– Мардук. – Повторила она твёрдо, стараясь унять дрожь в голосе и держась этого всеобъемлющего объяснения.

Глаз исчез. Снаружи послышался голос.

Он повторил странно с акцентом:

– Ма-адук

И снова смех. Перебивка – движение и дыхание, сквозь щель просунулась веточка.

– Ма-адук.

Они то ли издевались над ней, то ли, и впрямь, не понимали ни черта…

Внезапно за стеной рявкнул тяжёлый бездумный голос, и всё стихло. Ящик перестал качаться и поплыл.

Шанни скорчилась в углу и пыталась думать. Стало холодно. Её начало колотить, потом дрожь утихла, из углов наплыло спасительное временное безразличие.

Она дремала. Обстоятельства отразились во сне таким образом: Шанни готовила обед. Уже небывальщина – давненько она этим не занималась. С самого полёта. Теперь она стояла над чистым из неморёного дерева столом в неизвестной светлой кухне. Свет лился в зашторенные окна. Шанни месила тесто в кастрюльке, и оно прилипало к пальцам. Она то и дело добавляла в него из разных бутылочек и скляночек какие-то ингредиенты, но оно не желало вести себя пристойно и загустеть.

Вместо этого оно начало принимать очертания лица и чем старательнее Шанни пыталась замесить образ в тесто, чем явнее проступали у неё между пальцами выпуклости щёк и лба – лицо было повёрнуто в три четверти.

Она во сне вспомнила про человека, сделавшего из дерева куклу и вдохнувшего в неё жизнь, и рассмеялась.

Смех оборвался, когда она увидела, что из кастрюльки на неё с интересом смотрит лицо – только глаза закрыты и под тестяными веками двигаются глазные яблоки. Шанни медленно протянула руку, взяла со стола шкурку какого-то плода и бросила возле стола. Потом шагнула и, наступив на скользкое, упала.

Кастрюлька тоже упала и покатилась.

Шанни почувствовала, что глаза её мечутся под плотно сомкнутыми веками, а дыхание совершается в ускоренном темпе.

Руки и ноги были холодными и влажными, но лоб в испарине, а за воротником ползла жгучая струйка.

Оказывается, пока Шанни спала, она подчистую забыла о том, что происходит. Она испытывала не страх, а досаду, что ничего не придумала.

Ящик не покачивался, очевидно, была сделана остановка. Шанни решила удостовериться и приподнялась, – тотчас её бросило на пол. Стены поменялись местами.

Ящик принялись выгружать и сильно толкнули. Шанни вскрикнула. Снаружи послышался яростный упрекающий голос. Шанни это слегка успокоило – раз они беспокоятся о сохранности груза, значит, не такие они несведущие в лингвистике, как хотели казаться…

Ящик перенесли под вскрики куда-то и поставили.

Стало тихо в ящике и вокруг.

Потом крышку поддел язычок инструмента, и Шанни хотя и знала, что следует зажмуриться, была ослеплена.

На один миг она увидела солдат, толпящихся, солдат, выстроенных в цепь, солдат, входящих и выходящих во множественные двери. И откуда дядя Мардук взял столько?

Форма производила впечатление однообразной и серой. Пушка ворочалась с хоботом. Холм и другой, заходят друг за друга косолапо.

Она очутилась в военном лагере, на бивуаке – так это красиво называется? На летних квартирах оккупантов… или не оккупантов.

Грязная растоптанная земля разрезана дорогой, – хорошее горное шоссе… да, вполне приличное, растерянно подумала Шанни.

Всё, что она успела увидеть – увидела и хорошо, что поторопилась. Отодвинулась стена из солдатских спин. Машина, из кузова которой выгрузили ящик, подъехала совсем близко к низенькому помещению – такой же ящик, но побольше.

Хохот возник и сразу прервался. Она сообразила, что на сей раз звук относится не к ней. Смеялись над одним из однообразных солдат, совершившим оплошность.