Два года в школе Джорджа Вашингтона, расположенной в нескольких кварталах от дома, на углу улиц Грин-Ридж и Мэдисон-авеню, прошли хорошо. Но потом все покатилось под откос. Как Джейн рассказывала не раз и при разных обстоятельствах, слово «испытание» по отношению к школе можно отнести ко всем без исключения ступеням: третий класс, пятый класс, средняя школа – не важно. Позже она явно будет завидовать учебе отца в той виргинской школе в округе Спотсилвейния, в которой был всего один класс[96]. Она расскажет, что на уроках «не очень-то слушала учительницу. Я старалась, но мне быстро становилось скучно»[97]. У нее всегда что-то было спрятано под партой, например, «Мифология Булфинча»[98] – гораздо интереснее всего, что монотонно бубнила учительница[99]. Она вспоминала, как их заставляли «самым ужасным образом бесконечно повторять», и даже годы спустя могла назвать все страны Южной Америки в алфавитном порядке, показывая в воздухе их местоположение на невидимой карте. «Сказать по правде, – признается она однажды интервьюеру, – я думала, что большинство моих учителей довольно глупы. Они верили во всякую чепуху. Я всегда их поучала, поэтому иногда мы ругались»[100].
В третьем классе она умудрилась добиться исключения из школы[101]. И, по крайней мере, если верить тому, что она говорила, будучи взрослой, к этому привела именно огромная пропасть между живой и открытой атмосферой в семье и давлением в школе. Однажды вечером отец ей сказал, что обещать – это очень серьезно; никогда не давай обещание, если не уверена, что сможешь его сдержать. «Хорошо», – ответила Джейн, а на следующий день в школу пришел незнакомец, чтобы поговорить с ними о гигиене зубов. Представьте себе сцену, как будто сошедшую со страниц романов Синклера Льюиса об общественном здравоохранении и добродетели 1920-х годов: учеников собрали в актовом зале послушать хорошего джентльмена. Разумеется, он призывал их чистить зубы. Но он пошел еще дальше и здесь-то и попал в переделку с Джейн: «Он попросил каждого пообещать чистить зубы по утрам и вечерам» всю свою жизнь, и попросил всех поднять руки, чтобы подтвердить обещание.
Нет, прошептала Джейн одноклассникам, вы же не можете дать такое обещание? Не делайте этого. И вот «они опускали руки, едва успев поднять их», хотя от них ожидали совсем другого.
Когда они вернулись в класс, учительница была в ужасе. Что, по вашему мнению, вы делаете? Кто-то указал на Джейн, и вскоре учительница выведала у нее всю историю, теперь уже потребовав у нее и остальных негодяев дать клятву всегда чистить зубы. Джейн отказалась, призывая к тому же других; когда она годы спустя разыгрывала в лицах сцену, как убеждает одноклассников не подчиняться, казалось, к ней возвращалась кипучая молодость: они определенно не могут сдержать подобное обещание. Нечестно говорить, что могут. «Что ж, – сказала учительница, повернувшись к Джейн, пытаясь подавить восстание, – я с тобой разберусь».
Они встретились наедине. «Все, что она от меня получила – это пререкания. Поэтому когда ее терпение кончилось, она меня исключила из школы».
Исключила?! «Я знала временно отстраненных, но никогда не знала никого, кого бы исключили». Это совсем другое. Это серьезно. «Ужасно. Это конец». Ее родителей вызовут в школу. «Я со всей отчетливостью осознала, что я вне закона» – чувство, которое вместе с нею перешагнет через годы в старость и никогда полностью не развеется.