– Я думал, привидения холодные.

– Какие ещё привидения? Женщина я. Просто не очень живая.

В окно заглянула луна, озарив воскрешённую и просветив насквозь, по-своему, каменным белым светом.

– Точно, прозрачная.

– Так говорю: неживая, – сказала Зоя с обидой в голосе.

– Ничего-ничего. Пойдёмте. Мне надо отвести вас в другой дом.

– Вот ещё. Я никуда отсюда не пойду. Сам проваливай. Мне и здесь хорошо.

– Но надо.

После долгих уговоров Зоя сплюнула и согласилась идти.

«От слюны также пар», – уразумел вызволитель.

В подъезде деви́ца оглядывалась, рассматривая стены и двери, и в итоге призналась, что давно не ходила по лестнице.

– Как это? Разве вы после смерти… совсем не выходили из квартиры?

– Ни разу.

– Странно. Ирина мне сказала, что души скитаются по улице.

– Не ногами же! По полу елозила, снизу ни черта не видно.

– Совсем странно.

– Ох и надоело же мне с тобой трепаться. Помолчи-ка, будь добр.

Дядя Лёша открыл дверь на улицу, осмотрелся – никого. И они с Зоей вышли во двор, под яркий свет «не то молочной, не то костяной луны», как мерещилось сонному сторожу. Пахло сиренью. То ли свет, то ли запах сирени, а может, обыденный кислород подействовали на Зою правильно: она похорошела и уплотнилась. Каштановые, в меру тяжёлые волосы скрадывали ширину плеч, отвлекали от массивного подбородка, перекликаясь с глазищами, карими, направляя внимание к ним и к носику, курносому, небольшому. Хозяйка обновлённой внешности проявила желание общаться.

– Я заметила, мой дом другого цвета. Мне по нраву цвет песка. А какой нынче год?

– Две тысячи первый.

– Ого. А большевики? Они до сих пор?

– Нет уже, десять лет как нет.

– Ну слава те, Господи. А платья щас какие носят?

– Да я не знаю. Разные. И короткие тоже.

– Короткие? Ух ты! Так это что же? Ногами можно щеголять?

– Можно.

– А ещё чего изобрели?

– Да много чего. Всего и не расскажешь сразу.

Им обоим взгрустнулось. Пантелеевка присматривалась к вызволенной, прислушивалась тишиной. На секунду поднялся ветер и прополоскал Зоины волосы. Спутник заметил, что глаза её на мокром месте.

– Да что вы?

– Ох, и не хочется мне идти туда.

– Куда?

– Да знаю ж я, в какой мы дом идём.

– Он вам не по душе?

– Там ухажёр один мой жил, и встретимся, боюсь.

– Не знаю. Ирина ничего не говорила.

– Да ты не думай, ладно, чушь всё. Идём так уж идём.

Пантелеевский дом крепко спал. Светло-розовые стены – шероховатые – чудились бархатными, и листва бдящих рядом деревьев была этим стенам под стать.

– Замечательный дом. Вам там уютно будет, Зоенька, вот увидите.

Они подошли к подъезду номер четыре – центральному в Пантелеевском доме. Дядя Лёша нашарил бумажку с цифрами.

– Так-так. Восемь три пять одновременно.

Нажал, и они просочились в подъезд, пропитанный маревом лампы, тёплой, по сю пору не вымещенной люминесцентной стандарткой. У лестницы с высокими ступенями остановились.

– На какой этаж идём-то? – спросила Зоя.

– Не знаю, Ирина сказала, встретят, проводят.

– Проводят. Обязательно, – услышали за спиной.

У входной двери нарисовался человек с сероватым, чудовищно продолговатым лицом и ввалившимися губами. Макушку его долговязой фигуры, одетой в холщовый бесцветный костюм, украшала практически женская шляпка, вишнёвая, разжигавшая зелень глаз под ней.

– Меня зовут Павел. Пойдёмте за мной.

Он зарулил на лестницу и, не оборачиваясь, прочесал ногами-стволами первый лестничный марш.

– И? – продолжая не оборачиваться, поинтересовался помощник.

Оба молча пошли за ним. На лестничной площадке между этажами находился лифт – точнее, сейчас находилась только старая сетчатая дверь, за которой томилась шахта. Павел нажал кнопку. Все молчали. Лифтовая кабина, прогремев, спустилась к троице, и Павел, отворив сетчатую, а затем двойные двери кабины, кивком пригласил войти. Когда все двери были закрыты, дядя Лёша спросил: