– А если её кто увидит? С её-то лицом?

– Да не дура она! Не увидит её никто, не волнуйтесь.

– Вы знаете, вот что спросить собирался: а не надо ли мне на могилы сходить, навестить этих всех, вызволенных?

– Вы с ума сошли? Эти все – рядом с вами. Вы и так устаёте. За могилами смотрят сторожи кладбища.

– А родственники?

– Отошли уже. В мир и-ной.

– Ясно, всё понял. Идти мне, наверно, пора.

– Действительно, вам бы поспать. Да и я притомилась.

Её гость побрёл к выходу, вновь обратив на перья внимание. Остановился.

– Иеремиила, а почему у вас нет крыльев?

– Упразднили, – машинально ответила она. – Идите-идите. Мне надо ещё прибраться.

Он спустился по тёмной лесенке в толщь подъезда и оглянулся, как будто пытаясь припомнить что-то, но так и не вспомнил, – затопал дальше к себе, в квартиру, размещавшуюся под башенкой аккурат.

Там его, всё-таки, осенило: «Эх, забыл, как теперь с Михалычем? Домино второй раз? Глупо. И нельзя ж всё время прогуливать». Потом успокоился: «Михаил важней Михалыча», и лёг.

Днём, поспав четыре часа, вызволитель пошёл за продуктами. Сразу у подъезда увидел труп мужчины, столпившихся вокруг причитающих старушек и въезжающую в переулок «скорую помощь». То, что мужчина мёртв, откуда-то было известно дяде Лёше с абсолютной точностью.

Сбоку юркнула тень – злая, чёрная, и вылетела вперёд вороной, метнулась к мусорным бакам:

– Ка-р-р.

С ужасом сглатывая сухой ком, дядя Лёша поймал в мозгу мысль: «Почему, почему воронья зараза безнаказанно всех контрапупит?»

Стояла отравная духота, деревья сгрудились вдоль улицы мёртвыми мётлами, тоска разливалась между стволами. Волоча к магазину ноги, сторож сам почти умирал. Но, слава Богу, что-то сдвинулось с мёртвой точки: дунул ветер, на открывшейся Каланчёвке звякнул трамвай, и глас Иеремиилы корвалолом влился в задохнувшийся было мозг: «Всему своё время. И Смерти не станет».

Дядя Лёша явился на работу раньше времени. На столике, за которым обычно пили чай, лежала коробка с домино. Вскоре явился Михалыч, а следом и Сеня.

– Ты глянь-ка, Сень, – заговорил Михалыч, – предыдущая смена в наше домино играла.

– Так и мы сегодня сыграем!

– А сторожить кто будет? – нелепо вопросил Алексей Степанович.

– А чего ТЭЦ сторожить-то, Степаныч? Ну кому она нужна? А потом, ну не глухие же мы! Стрелять начнут – выйдем! – Михалыч заржал и похлопал дядю Лёшу по плечу.

В одиннадцать с копейками сторож отлучился со своего поста и решительными шагами сокращал пространство-время до факта нового вызволения. Дневная духота сгинула, воздух полнился прохладой. В ней, а по сути – в открытом космосе, у здания лаборатории значился немыслимый субъект… на безлюдной улице, ночью – не то что ни к селу, ни к городу, а вовсе дико – старичок в паршивой кепке с вытянутой пятернёй, просящей милостыню.

– Подайте…

Дядя Лёша протёр глаза. Полез в карманы. В том, где сидела бутылочка, пребывала и сумма денег – примерно на хлеб с молоком и картошкой.

– Держите.

– Спасибо. Не думайте. Нет, вы не думайте, ступайте, куда вы шли, и спасибо… – Старичок прослезился, отвёл глаза и чихнул. – Пух тополиный. Идите.

– Ладно.

Обогнув двадцать четвёртый дом, вызволитель вгрузился в мокрую темень насквозь изученного двора, посмотрел на часы: до полуночи оставалось целых сорок пять минут; включил фонарь.

– Кто тут мёртвый, но живой?

Он подошёл поближе к двадцать второму дому, осмотрел его. О старичке не думал. Зачем думать, ясно: старичок подослан ангелом для ободрения. И вызволитель впрямь бодрился, осматривая дом, а дом – осматривал его.

Особнячок в стиле модерн с белёхоньким декором, с высокой, выдающейся центральной частью и крыльями-раз-два, игрушка же игрушкой, молчал окошками бессветных комнат, покинутых до утренних часов, – комнат комитета по развитию чего-то. Чего – дядя Лёша не помнил. Он подумал, что дом этот вряд ли создавался для жилья, поэтому особнячком его именуют условно, а Михаил, видимо, расстался с жизнью на рабочем месте. «Да какая мне разница?» – одёрнул себя и снова стал монотонно повторять надоевшую фразу. Когда он, в конце концов, выкрикнул: «Кто тут мёртвый и не собирающийся оживать, ёлы-палы?», к его ногам, как бы нехотя, подплыла долгожданная тень. «Молодец», – и взглянул на часы.