– Я с вами, – решилась Елена Дмитриевна.

Домохранительница воспротивилась и – без толку, Елена первая покинула квартиру и первая достигла Пантелеевки. А дева в балахоне с неугасающим огнём на лбу рывком открыла дверь подъезда и полетела к лифту. Степаныч дёрнулся за ней, вдова цеплялась за него, как за перила. Прошамкал сонный голос Павла – из только что как будто заколоченной двери:

– А что случилось?

– Что случилось?! – заорала Инга. – Зою увечат, а ты, осёл, дрыхнешь.

– Не может быть!

…Пара брошенных в довес горячих реплик тлела на лестнице. Четвёрка спасателей, заправившись в лифт, подъезжала к четвёртому-Зэд. Дядя Лёша теребил бороду, по инерции чувствуя себя виноватым.

Выскочили из лифта. Павел ахнул:

– Я ключ не взял.

– Дурак.

Стукнув пару раз в лоскутную обивку, вышибли дверь со всеми её лоскутами. В квартире стояла тишь.

– Зоя? Зоенька, вы где? – Дядя Лёша включил свой фонарь, не глядя на Ингину лампочку.

– Зой, ты жива??? – крикнула Инга и вместе с Павлом и сторожем заметалась по сумрачному жилью; Елену Дмитриевну обуяла нерешительность, заставив придерживаться шкафа в прихожей.

Голос Вовкиной пассии проворчал:

– Да жива я. Охраннички. – И сама она показалась из дальней комнаты, с будильником и его наполовину вывалившимися механическими кишками. – Била им, – доложила квартирантка.

Елена Дмитриевна подбежала к ней, осторожно взяла из её рук предмет:

– Никто вас не тронул?

– Если бы тронул по-настоящему, ты бы с ней не разговаривала сейчас, – промолвила Инга. – Он её уничтожить хотел.

– Зачем?

– Затем что завидно, – отрезала Зоя, отобрала будильник и добавила: – Вовка – он в паршивом-то домишке проживал, во дворе аккурат, и сломали его домишко, а я – в каменном высоченном.

– Не в том дело, – встрял Павел. – Он не из-за жилья козёл, сударыня.

Та вздохнула, поглядела через плечо и швырнула будильник на пол.

Из комнаты, не торопясь, выходил бывший Вовка. Дискретный, состоявший из готовых рассыпаться квадратов, с искажённейшим лицом, медленно, недобитый двигался на деви́цу.

– Ё-моё, – расстроилась Инга.

Павел быстро шепнул ей слово; за долю мгновения та разозлилась и успокоилась, сняла с головы освещение – синхронно сбрасыванию шляпки хранителем. Пантелеевский водворил на лоб лампочку, а Вовкины квадраты пришли в движение. Разойдясь в воздухе, но будучи дистанционно связанными, они окружили Павла. Подруга с Переяславки грубым движением руки отодвинула прочих:

– Он сам.

На месте Вовки и Павла образовался вихрь. Квадраты завращались со скоростью смерча, но Павел исхитрялся управлять изнутри. Тёмно-зелёные, синие, чёрные – они мотались вокруг источника света, Ингиной лампы, и лучи этой лампы били сквозь щели между квадратами по глазам сторонящихся. Вихрь надвинулся – расступились; коридором вращение выбилось в кухню. Сторож и дамы вбежали вдогон и успели увидеть одно: светящийся круговорот вывалился в окошко.

– Рухнули.

Выглянув из окна, никто ничего не увидел. Во дворе было пусто. Вдох-другой, сосредоточившись, Зоя разглядела на асфальте горстку дымящейся золы.

В дверь позвонили.

– Ага, звонок заработал, – умилилась подруга Павла.

Павел дрожал на пороге с обугленной шевелюрой. Лампочка не угасала.

– Молодец, Паштетыч. Но выглядишь неважнецки. На, шляпку держи.

– Завтра буду как Аполлон.

– А почему этот Вовка истлел? – не выдержала Елена Дмитриевна.

И Вовкина несудьба протараторила:

– Свет, он хоть и электрический, но был у него во внутрях. Вот и подумай, отчего эта темень сгорела.

Дядя Лёша простился с хранителями и дамами и направился, наконец, домой шатающейся от усталости походкой. На работу не заходил, плюнул, уломав сторожью совесть: не выведывать, напрочь ли о нём забыли. Рассвет, начавшийся невероятно рано и потом приостановленный кем-то, торжествовал и ликующе умывал Пантелеевку. А дорога домой мучила бесконечностью.