– Ух ты, – констатировал сторож. – Кажется, нам пора.

Быстро справившись с кодом, пара вошла в дом.

– Почему здесь нет света? – спросила Елена Дмитриевна.

– Потому что электрик в задницу пьян, – послышался низкий женский голос.

Оп! – и зажглась маленькая лампочка, прикреплённая к тёмно-русой коротко стриженной голове.

– Здравствуйте, уважаемые, что так долго гуляем?

– Мы Игнатьева провожали, – ошарашено произнёс вызволитель.

Черт лица необычнее нынешних он прежде не видел. Желтоватые очи Инги были размером с кофейные блюдца, нос по пропорциям приходился родственником карандашу и длился под лёгким углом до левого уголка рта, а рот – всё-таки рот, а не пасть, притом довольно красивой формы… с тремя уголками – занимал половину нижней части лица. Африканские красавцы и красавицы об Ингиных губах и не мечтали, особенно с учётом благородной обескровленности губ хранительницы на смуглой коже. Фигура не имела принципиального значения под балахоном и размашистыми джинсами.

– Не бойтесь вы меня, я просто плод чужой придурошной фантазии. И лифт я, между прочим, без электричества подогнала. Так что давайте поживей.

Слабонервная свежевызволенная, в отличие от мужчины, не колыхнулась; экстравагантная внешность вызвала у неё лёгкое восхищение, и не более.

– Вы красивая.

– Ну вы даёте, думал, откачивать буду.

Дом-брат Пантелеевского (брат по факту места и года возникновения) по духу воспринялся дядей Лёшей совершенно иным: запущенно-тёплым. Инга легко разомкнула лифтовы двери, автоматические, восьмидесятых годов.

– Давайте, народ, заходите быстрей.

– Надо же, и в лифте темно, – заметила Елена Дмитриевна.

– Говорю же, пьян. Да и лампочки моей вполне достаточно будет.

Инга нажала коротким пальчиком на панель с обычными кнопками, она перевернулась, расплескалась, заняв всю левую стенку кабины. Металлическая растёкшаяся лужа украсилась кнопками с цифрой «4», но не овальными, как в Пантелеевском доме, а фигурными, филигранной ажурной ковки, в форме звёздочек, ромбиков и цветов. Четвёртых этажей на сей раз было восемнадцать. Двери закрылись.

– Можно, я нажму? – спросила вдова.

– Да нажимайте, четыре-E.

И Елена Дмитриевна нажала.

Лифт заскрипел вверх. Ехал долго. Инга прислонилась к стенке, небрежно и нетерпеливо стуча по ней ключом от квартиры.

– Скажите, – не удержался сторож, – а что такое «ГАСИС»? Гаси свет?

– Гаси сигарету! – хрипло хихикнула Инга. – Вы погасили – и добро пожаловать!

– А если серьёзно?

– Серьёзно? Серьёзно – гаси Смерть. А не откапывай её в кладовке в выгоревшем доме.

Дядя Лёша поник. Его фамильярно пихнули в бок:

– Да ладно.

– Когда же мы приедем, наконец? – простонала Елена Дмитриевна и попыталась упасть в обморок.

– Э, тихо. Подожди, постель скоро.

Двери открылись.

– Идёмте.

Вызволитель отметил, что переяславские промежуточные этажи ниже пантелеевских. Из-за нестихающего стресса померещилось, что атмосфера зловещая или, по крайней мере, абсолютно нежилая. Но, поднявшись по лестнице, он воткнулся с дамами в дверь, разукрашенную яркими картинками, по-детски дурацкими, и дядю Лёшу отпустило.

– Я сама старалась, – уверила Инга. – А не какой-нибудь там Артемьев.

– Кто?

– Кто-кто. Художник мой. Входим. – И провожатая, повернув ключ, толкнула дверь вперёд.

В полупустой квартире присутствовало освещение.

– Откуда?

– Степаныч, от верблюда. Много будешь знать, скоро состаришься.

– А где моя комната? – осведомилась вызволенная.

– Тут обе комнаты твои. Постелено в маленькой. Надеюсь, не против?

– Нет-нет. Как вам угодно.

Хранительница присвистнула и удалилась на кухню, прочесала её с налобной лампочкой.