– Как Зоя? – спросил дядя Лёша.

– Вполне нормально. Живёт в своё удовольствие.

– Никуда не выходя?

– Не выходя. Мы обновили ей гардероб, подобрали журналы и накупили много всего вкусного. Радуется, не жалуется. Нормально всё.

– Вкусного?

Лифт причалил к четвёртому-Эль, лемурийца с Игнатьевым проводили до высокой зеркальной двери.

– Алексей Степанович, вы простите меня, идёт?

– Да и ты меня, Вить, давай, отсыпайся.

– Отдыхайте, Витенька, – сонно произнесла Елена Дмитриевна, сама имевшая бледно-зелёный цвет ауры… или кожи. – Спокойной ночи, – обратилась она к лемурийцу, вгружавшемуся в квартиру. Игнатьев виновато улыбнулся и так же виновато закрыл дверь. Прочие трое увидали в ней своё отражение, несколько странное, как будто смотрели сами на себя со старой фотографии, развернулись и почапали обратно к лифту.

На первом этаже сторож узнал у хранителя, кто их с Еленой встретит в Переяславском доме.

– Инга.

– Кто это?

– Инга? Моя подруга. Она появилась с картины одного местного художника. Жил в том доме. Инга странновато выглядит, но милая. Да и художник был немного странноватый.

– Но милый?

– Вполне. Ступайте давайте. Рассвет не за горами.

– Разве он ещё не настал?

Домохранитель, не ответив, исчез. Дядя Лёша с Еленой Дмитриевной, возмущённые Павловым уходом по-английски, выбрались, сопя, на улицу. Дождь с градом кончились, но рассветом почему-то и не пахло.

– Какой-то странный сбой во времени, – удивлялся дядя Лёша.

– А мне кажется, что его наоборот починили: ночь и должна быть.

Приближаясь со двора к Переяславскому дому, на вид шестиэтажному, вызволенная поинтересовалась:

– Что сейчас с Переяславкой?

– Увидите. Боюсь, не узнаете её совсем.

Обогнув Переяславский дом, вышли на широкую, глубоко ночную улицу, вдоль которой проезжали редкие машины, потерянно кривились деревья и полудохлые фонари.

– Боже, что за строения? – проныла Елена Дмитриевна, указывая на блочные дома. Подобный вопрос она собиралась задать на Пантелеевке – про силикатное здание электротехнической лаборатории и гаражи, но промолчала, а на Переяславке пришла в особое недоумение.

– Ну, – усмехнулся вызволитель. – Жилые дома. Новые.

– Жилые дома? Похожи на гигантские коробки.

– Да кто же спорит, похожи. На коробки для упаковки людей.

– Да. – Вдова остановилась, разглядывая невидаль.

– Пойдёмте, нас заждались наверняка.

Сторож с дамой прошествовали вдоль Переяславского дома, Елена растревоженно-тоскливым взглядом скользила и скользила по коробкам.

– Гигантские, для упаковки. Гигантские.

– Ой.

– Что?

– Это не подъезд… Не жилой подъезд. Тут контора какая-то.

– «ГАСИС», – прочитала Елена Дмитриевна табличку у двери подъезда.

– А зачем мне бумажку с кодом дали?.. Ёлки-палки. Из-за сегодняшней истории вообще всё нарушилось!

– Успокойтесь! – Вызволенная положила ладонь на плечо сторожу.

– Сейчас.

Дядя Лёша выудил из кармана сигарету.

– Фу, – отстранилась Елена Дмитриевна. – Водку вы, надеюсь, пить не будете?

– Вы знаете, – серьёзно задумался вызволитель, – вообще я редко употребляю, но сейчас бы не отказался.

– Вот ещё. Может, мне в магазин сгонять?

Обалдев от лексики, в ответ он даже сигарету чуть не выронил.

– Магазины закрыты ещё. А зачем вы разнервничались? У вас супруг, что ли, пил?

И вызволенная дала волю чувствам:

– Да! – прокричала она и разрыдалась.

– Тише. Людей разбудите.

– В коробках? – захлёбываясь, уточнила Елена. – Они меня не слышат. И не видят!

– И ладно, им же хуже.

– Что вы имеете в виду?

– Лишены такого…

– Чего?

– Зрелища. В смысле, лишены вас. Вашего общества.

У дяди Лёши сдавали нервы. Он погасил пальцами бычок, бросил его Елене Дмитриевне под ноги и полез за новой сигаретой, но что-то заставило обернуться и посмотреть на подъезд. Табличка со странным словом «ГАСИС» стала всасываться в стену – старые кирпичи втягивали её в себя, словно фольгу. И вот табличка съёжилась и пропала. Вместо запертой на ключ железной двери со звонком сбоку появилась обычная подъездная с кодом.