– Какой такой уголок? Вся квартира в его распоряжении, – возразила Алина.

– Ты не задумывалась: почему у него нет хобби? Или ты всерьез считаешь, что его вообще ничего не интересует, кроме видеомагнитофона? Может, тебе просто было неинтересно знать: чем он живет и что чувствует? – продолжала дочь.

– Ты же знаешь, что отец никогда не интересовался домашним хозяйством. Все, что надо было делать: готовить, стирать, покупать продукты, возить тебя по кружкам и секциям, делала я одна, – сказала Алина.

Она говорила, как будто роняя слова в пустоту. Алина чувствовала, что как и в разговоре с мужем, ей не удается найти нужные слова, чтобы передать всю глубину несправедливости всего, что с ней происходит.

– Ты не думай, мы ценим все, что ты делала для семьи. Но у тебя никогда не хватало времени или еще чего-то, чтобы выяснить: что же мы при этом чувствуем. Например, ты таскала меня в музыкальную школу, которую я терпеть не могла. Или заставляла надевать теплые рейтузы, над которыми все смеялись. И разубедить тебя в собственной правоте было невозможно, ты ничего не слышала, – сказала Лера со слезами на глазах.

В тираде дочери Алину больше всего задело слово «мы», означавшее определенное противостояние. С одной стороны была она, а с другой – муж с дочерью. Они были вместе, а она одна.

Дочь была права в одном: Алина действительно не знала, чем живет ее муж. Но причина была не в ее невнимании к нему, а в какой-то невидимой стене, выросшей между ними. Ни достучаться, ни докричаться через эту стену было невозможно. Особенно заметно это стало после того его романа десятилетней давности. То, что она не позволила ему сделать самостоятельный выбор, возможно, и стало причиной отчуждения. А может быть, ее прощение уничтожило его уважение к ней.

– Ты приехала, потому что тебе рассказал отец о наших делах? – устало спросила она.

– Нет, мамочка, я приехала по другому поводу. Позже расскажу. Отец мне позвонил только позавчера. Он сказал, чтобы я о тебе не волновалась. Все вещи он оставит тебе, заберет только машину. Его переводят куда-то не очень далеко и на хорошую должность. Он обещал тебе помогать, – сказала Лера.

– Они едут, конечно, вместе? – спросила Алина.

На этот вопрос дочь не ответила. Ответ подразумевался сам собой.

– А приехала я потому, что мне надо подписать кое-какие документы. Мы получили итальянскую визу, Юрий сейчас в Москве собирает справки, – сказала дочь.

– Как же так? Почему ты раньше ничего рассказывала? – растерянно спросила Алина.

Она понимала, что доверительные отношения с дочерью заканчивались у невидимой черты, давно проведенной Лерой. Год назад дочь так же внезапно объявила о своем замужестве.

– Все решилось совсем недавно. Мы едем сразу после оформления документов, осталось совсем немного. Приехать сюда смогу не раньше, чем через год. Писать сразу тоже, видимо, не получится. За меня не волнуйся, я тебе постараюсь звонить почаще, – сказала Лера.

– Ту уверена, что поступаешь правильно? -спросила Алина.

– Я уверена только в том, что здесь оставаться нельзя, – ответила дочь.

Дочь уехала на следующий день. Перед отъездом она сказала:

– Мама, прости меня за вчерашние слова. Мне всегда казалось, что ты сильная. Попробуй пережить и это. Но помни, что вред отцу не сделает счастливей тебя.

Алина поняла, что дочери известно о ее письме в партком. Она уже и сама жалела, что написала его.

После отъезда дочери Алина ощущала себя так, будто заблудилась в лесу. Она поняла, что не знает, как вести себя дальше, что делать, как жить. Уже по инерции, чтобы хоть как-то проявить свое несогласие с происходящим, она развила активную деятельность: сменила замок в квартире и сделала еще много бесполезных глупостей.