Она снова умолкла на мгновение, а когда заговорила, голос её изменился, и глаза смеялись: правда, смеялись сквозь слёзы.

- Но довольно о грустном! – С этими словами Коринна сделала движение рукой, как будто хотела обнять Сильвию, но удержалась и только ласково накрыла её руку своей тёплой ладонью. – Иногда боги бывают благосклонны к тем, кто уже отчаялся получить от них какой-либо милости. О, сегодня счастливый день! Возможно, самый счастливый в моей жизни!

Сильвия почувствовала, как дрогнула лежавшая на её руке ладонь.

- Я хочу, чтобы и ты, Сильвия, запомнила этот день. – Коринна взглянула на неё с загадочной улыбкой и, протянув ей обе руки, неожиданно предложила: - Пойдём со мной!

Сильвия опешила:

- Куда?

- На виллу Волумния... Погоди, не торопись с ответом! – Коринна крепко сжала ладони Сильвии. – Мне бы очень не хотелось, чтобы ты лишила себя удовольствия вкусить все прелести праздника и той радости, которую дарит нам музыка... Ступай же к Волумнию, Сильвия, забудь обо всех невзгодах и веселись – об остальном я позабочусь сама...

Странно, я вижу её впервые, а такое чувство, будто мы знакомы уже много лет. В ней есть нечто такое, чем могла бы гордиться любая женщина, - думала Сильвия со всё возрастающей симпатией к Коринне. Несомненным было одно: эта женщина пленяла обаянием и мягкой зрелой уверенностью в себе. И хотя в какой-то миг Сильвия уловила отголоски давней боли, взбередившей душу Коринны, улыбка её действовала удивительно ободряюще.

И Сильвия поверила и этой улыбке, и обещанию Коринны устроить для неё всё так, чтобы на аполлониях она не чувствовала себя в чём-то ущемлённой. На виллу Волумния Сильвия бежала едва ли не вприпрыжку: по словам Коринны, там её ожидало нечто прелюбопытное.

... А в триклинии шумела, пировала за уставленными изысканными яствами столами сицилийская знать; в глубине, за мраморными колоннами, звучала невообразимая музыка: басовитые тубы, казалось, силились заглушить тонкий визг флейт, а те в свою очередь перекрывали мягкие голоса кифар.

Но вот всё стихло – Волумний подал сигнал к началу выступлений. Стройный юноша в сверкающем белизной одеянии, откинув назад кудрявую голову, голосом скорее женским, чем юношеским, напел: «Иэ Пеан!», наигрывая на кифаре мелодию, принятую в храме Аполлона. Так начались маленькие аполлонии – на потеху гостям и на радость самим музыкантам. Ведь не каждый день талант столь щедро поощряют: наградой победителю была обещана свобода.

Сильвия была восхищена волшебными голосами певцов и вместе с тем испытывала досаду оттого, что на этом празднике музыки и пения не было никого, кто выступал бы от Приюта Сильвана.

Она не стала пробираться между гостями, чтобы приветствовать хозяина дома, который, впрочем, был всецело поглощён выступлением музыкантов, и теперь стояла у одной из увитых плющом и розами колонн.

Состязание шло своим чередом. Лилась музыка, звенели голоса; гости – они же слушатели – громко выражали свои мнения. И вот, когда умолкли кифары, флейты и свирели, и Публий Волумний обратился к судьям из числа почётных гостей с просьбой назвать победителя, номенклатор зычным голосом объявил о выступлении ещё одного участника.

- Что ж, мы с удовольствием послушаем и его! – вскричал Волумний, выражая желание всех своих гостей.

То был рослый темноволосый юноша: лицо мужественное и вместе с тем сиявшее мальчишеской свежестью, жгучие, смело смотревшие на людей глаза, небрежно ниспадавшая на смуглый лоб густая чёлка – всё это должно было производить незабываемое впечатление на целомудренных дев и искушённых матрон*. Юноша взял кифару, настроил её и, перебирая длинными сильными пальцами струны, извлёк из неё звучные аккорды; поиграл немного и затем запел.