– Напра-во! Пр-рямо! Шагом… марш!

Сомин чувствовал, что командует он плохо. Замерзшие бойцы ходили вяло, поворачивались вразброд. Наконец весь дивизион выстраивался в одну колонну. Теперь командовал мичман Бодров. Сомин с облегчением становился в строй. Бодрову мороз был нипочем. Его голос был слышен на всем плацу:

– Ди-визион… Смирно! – все застывали как вкопанные. – Стр-раевым… Марш! – ревела луженая морская глотка.

Сомин не узнавал своего отделения. Теперь все шли бодро, стройно, с размаху печатая шаг по замерзшей мостовой. Вот что значит настоящий командир!

После завтрака начинались занятия на орудии. Вот тут-то было самое трудное. Как научить этих восьмерых готовить орудие к бою за тридцать секунд? Пока откидывали борта машины, опускали стопоры, снимали чехол, подымали ствол и рассаживались по местам, проходило не меньше двух минут. Сомин раздражался, снова давал команду «Отбой!» и повторял все сначала, но выходило не лучше. Подносчик снарядов Куркин – коротышка с маленькими руками и ехидными глазками, которого в дивизионе прозвали «Окурок», – сам имел звание сержанта. Лет десять назад он был на действительной в пехоте и теперь не упускал случая втихомолку подшутить над «командующим». Увалень Писарчук старался изо всех сил, но вечно опаздывал. Он путал цифры скорости и дальности самолета, пыхтел, краснел и наконец, махнув рукой, оставлял в покое прицельный механизм.

Временами Соминым овладевало отчаяние. Ясно – расчет не способен вести огонь. И это известно пока только ему одному – сержанту Сомину, который не в силах обучить этих восьмерых. Каждый из них сваливал вину на другого. Во время занятий начиналась перебранка. «Огонь» открывали несвоевременно. Наводчики сваливали вину на прицельных, прицельные – на наводчиков, а как работают остальные, вовсе нельзя было проверить без стрельбы боевыми снарядами. Сомин возненавидел обойму с деревянными снарядами, которые употреблялись для тренировки, в то время как в зарядных ящиках лежали две сотни боевых снарядов с сияющими медью гильзами и черными маслянистыми головками.

Теоретически Сомин хорошо знал устройство орудия, но на занятиях по изучению матчасти произошел досадный конфуз.

– Вот это затвор, – объяснил Сомин. – Запомните: клиновый, скользящий, вертикально падающий. Вставляется он так… Видите? Теперь вставляем мотыль…

Мотыль не вставлялся. То ли затвор был вложен неправильно, то ли не совпадали шлицы. Руки в неуклюжих рукавицах не слушались. Упрямые стальные детали никак не влезали в люк люльки. Сзади раздался осторожный смешок Куркина:

– Не лезет!

– А вы молотком! – посоветовал второй подносчик Лавриненко.

Этот Лавриненко был антипатичен Сомину с первого дня. Одевался он неряшливо, то и дело вступал в пререкания и без конца рассказывал дурацкие истории из своей практики железнодорожного проводника. Он вечно что-то жевал.

– Молотком стукните разок, товарищ сержант, оно и влезет.

Сомин только что поранил себе руку. Издевательский совет Лавриненко вывел его из себя. У Сомина вырвалось грубое ругательство, где помимо бога упоминалась даже его мамаша.

– При чем бог, когда сам дурак? – резонно отпарировал Лавриненко. Все расхохотались.

– Преподобный Лавриненко! Не любит, когда бога ругают! – смеялись артиллеристы.

Сомин, бледный от ярости, продолжал биться над сборкой стреляющего механизма. Конечно, Лавриненко следовало отчитать как полагается за его реплику, но ведь Сомин сам показал пример, нецензурно выругавшись, а раньше всего надо собрать механизм.

Старшина батареи Горлопаев уже объявил перерыв. Бойцы соседнего расчета, натянув на орудие брезент, отправлялись на обед. Из-за угла показался командир части. Сомин подал команду «Смирно!» и бегом бросился доложить: