– Мама, скажи мне, это правда, что я – подкидыш?

Перибея от неожиданности сначала растерялась, но, нужно отдать ей должное, тут же взяла себя в руки.

– Да ты что, сынок? Что за глупости, Эдип? С чего ты взял?

Ее голос звучал уверенно, спокойно. Однако, чувствуя необходимость поддержки, Перибея обратилась за помощью к мужу.

– Ты слышал, Полиб?

– Что такое, дорогая? – рано вставший Полиб выглянул из-за ширмы просторного помещения, примыкавшего к спальне, где сейчас умывался.

– Наш сын спрашивает, уж не подкидыш ли он?

Полиб откликнулся просто и весело, разом изгоняя все сомнения Эдипа.

– Что за вздор? Конечно нет. Какой он подкидыш?

Голос отца звучал жизнеутверждающе. Эдип приободрился. Как же это вчера он дал себя так обмануть. Надо же. Поверить такой ерунде.

– Кто тебе такое сказал, сынок?

А все же она волнуется, нервничает – почему? Эдип внимательно следил за матерью, пока она продолжала:

– Мало ли, что болтают люди… Многие завидуют тебе – ты же наследник, будущий царь богатого города. У такого человека всегда найдутся завистники… Никого не слушай – ты наш, родной, единственный сын. Никогда не сомневайся в этом. – почему ее голос как-то странно дрожит? Кого она убеждает сейчас – меня или, все-таки, себя?

Старая нищенка возникла из вчерашней ночи. Откуда у таких родителей смуглый сынок?

– Но, мама, я совсем не похож ни на тебя, ни на отца…

– Ты пошел в бабушку – она смуглая была, черноволосая… Скажи ему, Полиб.

Полотенце шутливо шмякнуло его по плечу:

–– Вставай. Хватит уже глупых вопросов. Итак мать напугал до полусмерти. Разве можно так, Эдип? Быстро одевайся – поедешь со мной в порт.

Чудесный осенний денек встретил их солнышком, в небе кружились птицы, ласковая волна набегала на берег, возвращалась в море и вновь подступала к самым ногам спешившихся всадников. Отец и сын неторопливо прогуливались вдоль песчаного пляжа. Высокий худощавый Полиб, светлые русые волосы которого, уже тронутые сединой и уставшие голубые глаза на бледном, чуть вытянутом лице, ничем не напоминали смуглого коренастого юношу с черными, как смоль, длинными локонами, что шел сейчас подле него. Они походили на давних хороших друзей, на учителя и ученика, и, тем не менее, их сердца бились в унисон, они с полуслова понимали друг друга и одинаково видели мир с той лишь разницей, что один из них еще только вступал в него, тогда как другой уже долгие годы нес груз больших и малых дел.

Пляж плавно заканчивался шумным портом – вереницы судов двигались по своим маршрутам, уверенно рассекая волну, многоголосая, разноликая суета подступила ближе – отец и сын смотрели в сторону порта, увлеченно обсуждая необходимость возведения новых построек. На песке возникали варианты проектов, руки указывали их будущее местоположение – они спорили, задумывались вновь, и опять обсуждали новый вариант. Полиб, вполне уверенный, что ему удалось отвлечь Эдипа, сам постоянно возвращался к утреннему вопросу сына, едва не заставшему их с матерью врасплох. Коринфский царь прекрасно умел владеть собой – никто не мог бы заподозрить неладное, никто, кроме самых близких людей. На этот раз Полиб явно недооценил Эдипа. Ему казалось, что он усыпил подозрения, отвлек своего ребенка, а тот, угадав действия отца, сейчас всячески помогал ему поверить в это. Так, щадя и опекая друг друга, они провели этот день вместе, дружно вернулись под вечер, сразу после сытного ужина провалившись в сон.

Как вы считаете, господа? Что лучше для ребенка? Знать, или прибывать в неведении? Кто может ответить на этот вопрос? Уж, наверное, только тот, кто на себе испытал щемящую боль от сознания, что ты – ничей, лишь волей случая попавший к людям, коих до сих пор считал родными. Растерянность следует по пятам, слезы душат, мысли мечутся, опровергая друг друга, суть ускользает – горькая обида застилает все и вся. Никогда, ни при каких обстоятельствах не говорите это своему усыновленному ребенку. Нельзя привыкнуть к осознанию этого ни в детстве, ни в юности. Это чистой воды иллюзия, будто ребенок по-детски легко свыкнется с этой мыслью. Это не так. Маленький долго будет задавать вопросы, сравнивать себя с другими детьми, понимая и не понимая – как же так? Чем он хуже того вот мальчика или той девочки? Отныне почва выбита из под ног, понятный мир вдруг перевернется, все подвергнется сомнению – ребенок замкнется в себе, станет раздражителен, болезненно нервным – все ваше добро наткнется на внутреннюю преграду из обид и слез, оно разобьется бессильно, не в состоянии справиться с этим. Сколько не твердите после этого, что вы очень любите его – веры вам уже не будет. Для подростка же это равносильно предательскому удару – он еще острее, чем малыш воспримет такое известие. Свято храните эту тайну. Смените место жительства, круг знакомых – поменяйте решительно все, чтобы это ушло на веки вместе с вами. Именно такого мнения придерживались мудрые правители Коринфа. Однажды став любящей семьей для несчастного ребенка, они все эти годы никому ни словом не обмолвились о том, что мальчик – приемыш. Полиб и Перибея, решив для себя, что никогда не раскроют тайны Эдипу, твердо хранили молчание. Однако, им было не под силу заставить замолчать жителей Коринфа, скоро смекнувших, что дело нечисто. Одни болтали, чтобы хоть чем-то занять свои языки, другими двигало пустое любопытство, третьими – зависть, но при этом практически никто не желал мальчику зла. Никто даже не подумал, сколько боли такая болтовня может причинить этому ребенку – в глазах простых людей Эдип был баловнем судьбы, счастливым наследником правителей богатого Коринфа. Кстати, это происходит повсеместно сплошь и рядом – вроде никто не виноват, все желают только добра, или делают вид, что желают, а, по сути, в лучшем случае безразличны к чужой судьбе – а человек становится жертвой такого, на первый взгляд, совершенно невинного обывательского любопытства. Вот к чему приводит вмешательство в чужую жизнь – теперь юношеские занятия Эдипа отодвинуты в сторону, только вчера беззаботный счастливый молодой человек мечется в поисках истины, доставляя боль себе и мучения своим близким. Даже сон не приносит облегчения – тревога, раз проникнув в подсознание, уже не отпускает его. Подушки сброшены на пол, простынь скомкана, одеяло свешивается вниз, едва прикрывая тело. Мальчик стонет во сне, ворочается с боку на бок. И теперь лежит, проснувшись среди ночи, уставившись в темноту. Глаза, привыкнув к полумраку, постепенно различают знакомые предметы обстановки спальни. За потухшей треногой светильника угадывались контуры игрушечной лошадки – Эдип не позволил убрать ее в подвал, когда подрос, и сейчас она тихонько спала, опустив голову; рядом на стене висел настоящий меч – он увлеченно, как и все молодые люди его возраста, изучал искусство боя; рядом – тугой лук и полный колчан стрел. На столе вперемешку с восковыми табличками для письма лежали развернутые свитки тех самых укреплений, что собирался возводить в гавани Полиб; завтра они с отцом должны еще раз вернуться туда… С отцом? Кто же в действительности мой отец? Кто моя мать? Почему они не сказали мне правду? Или сказали? Может им просто нечего скрывать, и мне все только показалось? Кто может ответить мне? Кому теперь верить? Он мучительно искал и не находил ответа.