Совсем иная система – увлечение нынешнего века: все хотят украсить себя религией, никто не желает оставаться вне христианства. Там, где самые выдающиеся мыслители прошлого века исповедовали глубочайшую антипатию, наши современники заявляют о великой любви, и чрезмерная горячность этого нового пристрастия, пожалуй, вредит и философии, и религии. В наш прозорливый и испытанный век лучше заменить эти пышные декларации подлинной преданностью истине в обоих случаях. Можно быть философом – как показывают Паскаль и Мальбранш – не отказываясь ни от одной фундаментальной теории, не отвергая ни одного из тех мощных учений, что создали истинных христиан, великих апостолов или учителей. Именно доктрины христианства обусловили величие его дела, силу его институтов, эффективность их влияния, прочность общественного порядка наций, славу философского и литературного развития мира. Евангелие во всей полноте, а не урезанное, искажённое и рационализированное христианство, создало чудеса христианской жизни. Но подлинное христианство – это первоначальное христианство, и если его чудеса могут повториться и длиться вечно, то лишь благодаря вечной, абсолютной, метафизической ценности всей его доктрины. Это понимали и Бэкон, Лейбниц и Ньютон, так же как св. Августин, св. Ансельм, св. Фома Аквинский, Фенелон и Боссюэ.

Что оплодотворяет души и управляет ими?

Не то, что трогает или волнует их на мгновение, а то, что они принимают всей силой своих способностей и любят всей полнотой своих симпатий. Бросать их в систему колебаний или запутывать в лабиринтах сомнения – значит разрывать их, а не властвовать над ними.

Можно создавать острые антитезы между откровением и разумом, между религией и философией. Это тем легче, чем ярче различие между ними в их самых обычных формах. Но как только мы исследуем их природу и высшее происхождение, нас поражает, что они исходят из одного источника, существуют в одном и том же существе и правят в одной и той же мысли, в одном и том же стремлении к одной цели.

Говорят, что свет и тьма изгоняют друг друга. Да, без сомнения, но лишь потому, что они – две разные вещи. Одна освещает, другая омрачает. Разве так различаются между собой философия и религия? Но кто же, в конечном счете, хочет их разделять – я говорю не в теории, а на практике?

Религия и философия, соединенные в одних и тех же учениях, в одних и тех же привычках, в одних и тех же умах, – это вся наша цивилизация и вся наша жизнь, это мы сами. Мы живем христианскими и философскими идеями, не осознавая и не желая этого; даже если бы мы не любили их, нам было бы невозможно от них избавиться.

Хотите изгнать одни или другие? Отбросить, например, философию? Но она составляет основу всех наших привычек и законов. Хотите отбросить религию? Но все мы сформированы христианскими чувствами, и все мы живем христианскими идеями, надеждами и привычками. Как отделиться от самого себя? Ведь наши идеи, чувства, привычки – это и есть мы.

И вместо того чтобы разрушать этот счастливый союз или заменять его состоянием, которое было бы лишь насильственным угнетением и длилось бы не дольше утра, – следует радоваться тому, что философская мысль человечества, оплодотворенная, облагороженная и идеализированная христианством, формирует и поддерживает общественный разум цивилизованных народов настолько сильным и чистым, что его лучше всего можно назвать христианским.

Спрашивали, возможно ли сохранение христианского и философского разума? Не утопия ли это? Это больше, чем возможно – это необходимость. Ибо в этом – все движение нашего века, закономерный ход, угодный Провидению. Это движение нравственного мира, то, что составляет славу и силу человечества и в чем все его части одна за другой примут участие. Некоторые уже продвинулись в этом направлении; другие последуют за ними. Кризис преобразований, через который им предстоит пройти, может казаться нам долгим и трудным. Но любая нация, стремящаяся к чистой религии и полной цивилизации, обязана принять философию, какие бы жертвы и усилия ни потребовало это восхождение.