Система свободного исследования, возникшая из Ренессанса и сильная своей неоспоримой истиной в философии, не переставала отвергать сам принцип авторитета, применяя свой собственный не только к метафизике, но и к религии – благодаря Реформации XVI века, и к политике – благодаря другим революциям. Встреченная восторженными приветствиями и благочестивым рвением, но полная бурь, эта система вела умы от революции к революции, начиная с 1517 года и до наших дней. Ни религия, ни политика не признают эту систему. Но, провозглашённая свободомыслящими всех стран и часто поддерживаемая Реформацией, которой она мощно служила и которая не была заинтересована в слишком чётком отделении её от своего собственного свободного исследования (подразумевающего лишь выбор между божественным и человеческим авторитетом), эта плохо определённая система неизменно господствовала в высших сферах умозрения. Поэтому до сих пор странно заставать её крайних защитников, допускающих её лишь в философии и оспаривающих в вопросах веры, хотя она неприемлема в сфере религий и догматов, преподаваемых авторитетом Церкви1.

К этим первым дебатам без промедления присоединились успехи натурализма и рационализма: первый возник из философии Бэкона и естественной теологии Волластона, второй – из весьма ярких теорий и крайне негативной критики свободомыслящих Англии (Тиндаль и Коллинз), Франции (Бейль, Вольтер, Руссо, Дидро, Д'Аламбер) и Германии (Реймарус и Лессинг).

Вскоре этим свободным течениям сопутствовали и противостояли идеи мистицизма, набросанные сначала в теологии Кабасилы, Герсона и Таулера, затем в каббалистической теологии Марсилио Фичино и Пико делла Мирандола, к которым примкнули Рейхлин, Парацельс, Ван Гельмонт, Якоб Бёме, Пордедж, Фенелон, Пуаре, Сен-Мартен и вообще умы, весьма склонные переступать границы схоластики, принимая Евангелие за символ. С другой стороны, скептицизм и критицизм увлекли умы по пути свободы дальше двух предыдущих тенденций. Эти две системы не переставали расти со времён Монтеня, и если они приняли свою абсолютную форму в сочинениях Юма и Канта – решительных противников всякого догмата, – то наибольшее влияние они оказали не столько в этой форме, сколько в более популярных произведениях.

Однако более всего способствовал прогрессу подлинно свободного умозрения в религии чистый спиритуализм, возвысившийся перед лицом и среди множества доктрин, его компрометировавших. Действительно, представленный в новых формах Декартом, Паскалем, Мальбраншем и Лейбницем – этими выдающимися мыслителями, которые столь возвысили философию именно потому, что сумели примирить разум и веру, – чистейший метафизический концепт более всего продвинул человеческий дух на пути истины, к той здравой свободе мысли, которой желал Божественный Творец нашего разума. И везде, и всегда объединять религию и философию, поддерживать силы веры и права разума – значит вести умы по верному пути. Когда религия поглощает философию, интеллект, лишённый спонтанности, перестаёт быть по-настоящему живым – и это величайшее несчастье для человечества. Когда философия поглощает религию, это тоже беда, ибо тогда религия остаётся лишь для философов – этой ничтожной части человечества. Господство философии в сфере теологии есть рационализм. Но рационализм ложен в философии, когда он игнорирует эмпиризм, и ложен в теологии, когда отвергает сверхъестественное. Если он всегда, даже в теологии, стремится всё поглотить, то там он остаётся лишь теорией естественной религии, нигде не практикуемой, и если он вправе быть услышанным там, где может, то у него нет никаких оснований претендовать на управление совестью. Вот почему против его господства, столь долго бывшего предметом самых горячих устремлений, ныне восстают самые суровые обвинители. Везде, где его идеи возобладали – во Франции, Англии, Америке, Германии, Дании, Голландии, – религиозная жизнь ушла из общества. (См. «Philosophic Theology, or ultimate Grounds of all religious belief based in reason». Charleston and New-Yorck, 1849. Заметим, что под «разумом» автор понимает разум, сформированный христианской цивилизацией.) Рационализм обманывал лишь постольку, поскольку был окрашен христианством, и даже тогда порождал лишь искусственную жизнь. Остатки веры у поколений, захваченных его учением, исходили от христианской жизни прежних эпох и ещё сохранялись в их институтах как нравы.