Машу головой, что новостей нет. Внутри меня лопается какая–то струна, больше не могу сдерживать рыдания, утыкаюсь в плечо мачехи и реву, реву, реву…

– Не плачь, девочка, не плачь, – она гладит меня по спине. – Все будет хорошо. Твой отец сильный, выкарабкается.

Он сильный!

Я не знаю, сколько мы так стоим в обнимку, поддерживая друг друга. Время остановилось. В больнице вообще, кажется, нет такого понятия как жизнь, суета, смех. Здесь даже нянечки шепотом разговаривают, чтобы людскому горю не мешать.

Мы со Светланой Сергеевной обе вздрагиваем, когда слышим звук открываемой двери. С надеждой кидаемся к мужчине лет сорока, что вышел из палаты. Высокий, крепкий, в синей униформе, в тон ей шапочка на голове. Взгляд уставший.

И я боюсь в его глазах прочитать страшную новость.

– Вы Сомовы? – спрашивает нас.

– Да! – в голос с мачехой отвечаем.

– Ваш отец жив, – глядя на меня, чуть наклоняет голову вперед, как бы подтверждая свои слова. Я с облегчением выдыхаю и даже получается улыбнуться.

– Можно к нему? – готова сорваться в сию минуту.

– Позже. Сейчас он спит. Пройдемте в мой кабинет, мне нужно с вами обсудить некоторые детали.

20. 19. Ника. Месяц…

19. Ника. Месяц…

Переглянувшись со Светланой Сергеевной, идем за врачом в его кабинет.

Что он такое хочет нам сказать? Интуиция подсказывает, что нужно готовиться к худшему. Не прощу себе, если с папой что–то случится!

Врач открывает нам дверь в кабинет, пропускает вперед, входит следом.

Мельком осматриваюсь.

Небольшое помещение с одним открытым на проветривание окном, подоконник завален папками и бумагами, в углу в большом горшке сиротливо потряхивает листьями фикус, играясь со сквозняком. Узкий шкаф у выхода, тумба и рабочий стол с несколькими стульями – вся обстановка.

– Присаживайтесь, пожалуйста.

Мужчина указывает на стулья возле его стола. Садится сам напротив, откидывается на спинку. Молчит, только, прикрыв глаза, пальцами трет виски. Мне даже начинает казаться, что он забыл, что не один в кабинете.

На столе несколько больничных карт, в органайзере ручки, карандаши. Ноутбук в спящем режиме. Бейджик боком лежит. Наклонив голову, читаю: «Васильев Илья Максимович, заведующий отделением» и фотография этого мужчины, только на ней он чуть моложе.

Ерзаю, нервничая. Спину от напряжения держу прямо, пальцы в замок сцепила до побеления. Светлана Сергеевна тоже в мучительном ожидании.

У нее в кармане вибрирует телефон. Она вытаскивает его, смотрит на экран. Высвечивается имя ее дочери. Мачеха скидывает звонок, пишет короткое «перезвоню позже» и прячет телефон обратно. На меня взглянуть не решилась, только щеки заалели. Кажется, ей неудобно передо мной за дочь.

Рите уже сообщили, что отец в больнице?

Внутри меня ничего не екает при мысли о сестре. Выболело, выгорело, заменилось другими переживаниями – о жизни и здоровье папы.

Пауза затянулась. Врач должен сообщить нам что–то страшное, настраивается?

– Илья Максимович, вы хотели с нами о чем–то поговорить, – напоминаю, что мы здесь.

– Да, простите, – Илья Максимович тяжело вздохнул. Все–таки он уставший, наверное с ночи. – К сожалению, у вашего отца, – он перевел взгляд с меня на Светлану Сергеевну, – и мужа не так много времени… Очередь на плановую операцию за эти полгода сдвинулась, но немного.

– Как?

– Какая очередь? Какая плановая операция? – перевожу взгляд на мачеху. Она понимает, о чем говорит этот человек?

По глазам вижу – Светлана Сергеевна тоже не в курсе.

– Юра полгода назад обследовался, – хмурит она брови, – ни о какой очереди не говорил. Сказал только, что наблюдаться надо… И он наблюдается. Вот, неделю назад к врачу ходил… Сказал, все в порядке, таблетки пьет регулярно…