К счастью, доезжаем благополучно.

Подъезжаем к дому, а там уже стоит скорая. И я чувствую, нет, уверена, что это к папе!

Забыв обо всем на свете, вылетаю из фургона и несусь к подъезду, а мне навстречу выходят санитары с носилками! И на них лежит мой отец! Такой бледный, что в первое мгновение я думаю о самом худшем.

– Папа! Папочка! – кидаюсь к нему, семеню рядом с носилками, держа в руках прохладную кисть отца. – Что с тобой?

Почему он не открывает глаза?

– Что с ним? – спрашиваю людей в синей форме, которые двигаются в сторону кареты скорой помощи. Они из–за набежавших на глаза слез мелькают передо мной в виде размытых пятен.

– Ника, приступ у него, – сквозь белый шум слышу голос мачехи.

Это из–за меня! Из–за меня!

– Его же вылечат? Вылечат, да? – обращаюсь к девушке в медицинской форме. Она несет чемодан с красным крестом на боку.

Пусть она мне скажет, что все обойдется! Что папа поправится. Полежит немного, полечится, отдохнет и вернется домой!

– Мы делаем все возможное, – слышу сухое.

Пожалуйста, сделайте больше!

Аня и Маша гладят меня по плечу, что–то ободряющее говорят, не слышу их. Жадно ловлю каждое слово, эмоцию бригады скорой.

– Родственники есть? – спрашивает один из санитаров.

– Я! Я дочь!

– А я жена, – Светлана Сергеевна встает рядом.

– Одному можно с нами.

– Я поеду, – предупреждаю мачеху.

– Езжай, – она поддерживающе сжимает мне предплечье, – я переоденусь только и на такси приеду. Документы вот Юрины возьми, – всовывает мне в руку папку.

Боковым зрением вижу, что вокруг скорой собираются соседи. Спрашивают подробности. Некогда отвечать.

Носилки с папой уже закатили внутрь машины, закрепили, сразу подключили капельницу с каким–то раствором. Мне показали куда можно сесть.

Едем быстро, с сиреной. Молодая девушка врач звонит, предупреждает, что везут больного, чтобы ждали.

Господи, только бы успели! Только бы папе помогли! Я же не смогу без него! Совсем одна!

– Пап, пожалуйста, держись, – сжимаю его кисть. Не свожу глаз с его мертвенно–белого лица, сама плачу. – Ты не можешь меня бросить, слышишь! Не имеешь права! Ты маме обещал!

Я помню, как папа часами сидел возле маминой кровати, когда она уже не вставала, и они говорили, говорили, говорили. Много было воспоминаний из их молодости, моего детства. Иногда папа рассказывал о ком–нибудь из знакомых или соседях – передавал приветы, обещал передать в ответ. Мама чаще всего просила его о чем–нибудь: за мной приглядывать, не плакать, не горевать. Жить.

И папа обещал! И слово свое держал!

А сегодня почему–то не хочет!

– Папочка, я с тобой, я здесь, – прикладываю его кисть к своей мокрой щеке. – Ты только не пугай меня. Ты мне так нужен!

Как странно, еще вчера я убивалась по предательству любимого человека, думала, что все, жизнь моя кончена. А сейчас вчерашние страдания кажутся такими мелочными, неважными, глупыми. По–детски наивными.

Главное на самом деле – это живые и здоровые близкие люди!

Несколько драгоценных минут теряем в пробке на виадуке. Автомобили и рады бы нам уступить дорогу, да некуда – оба направления – всего четыре ряда – битком забиты. Водитель ругается сквозь зубы, что другого пути нет, только в объезд города. Это еще дольше, чем в пробке стоять.

В больнице папу сразу увозят в реанимацию. Я остаюсь на посту. Медсестра заполняет карту, задает вопросы. Рассеяно отвечаю, а сама слежу за белыми дверями с табличкой «Интенсивная терапия». Мне приносят накидку и дают бахилы, надеваю.

И молюсь, молюсь, молюсь, застыв истуканом перед реанимацией.

Чувствую, как кто–то подходит ко мне.

– Ника, как он? Есть новости? – Светлана Сергеевна осторожно заглядывает мне в глаза. Бледная, взволнованная, глаза печальные, мокрые.