Неопределённо фыркнув, Олег вернул небрежное внимание блюдцу с маслинами.

– Когда слова «настрелял бы» и «плечики» звучат рядом, у всех со вчерашним одна и та же ассоциация, – плотоядно пояснил Варламов.

Ассоциация у них, собаки.

– Не думал, что когда-то заморочусь этим, – в присущей ему манере неторопливо завёл Петренко, разглядывая капли на окне. – Но оказывается, есть бабы, которым просятся конкретные цветы. С этим Гатауллин обосрался, конечно. Тут однозначно. Белые розы.

– Бордовые, – немедленно возразил Свят, не успев подумать.

Метнувшийся к нему взгляд Петренко был одновременно язвительным и удивлённым.

Думай, что ляпаешь!

Стол под коньяком превратился в минное поле, а навыки минёра всё слабели.

– Вульгарщина, царевич, – помолчав, качнул головой Олег. – Только белые здесь.

Не провоцируй спор, сука, я и так уже наговорил лишнего.

– Царевичу виднее, – лениво изрёк Варламов; ему в очередной раз удалось кого-то стравить, и он светился от удовольствия. – Хотя, как по мне, ей хри… эти… Хризантемы нормально были бы. Синие или… как этот цвет? Как рубашка твоя.

Это бирюзовый, недоумок.

Ладони начали отвратительно подрагивать – мелко и мокро.

Подумал он, сука.

– Глянь, какой у Петренко стеклянный взгляд, – задумчиво протянул Адвокат. – Её представляет, явно. А Варламов, дебила кусок, хризантемы от роз, оказывается, отличает. И синий от бирюзового.

– Это всё не твоё дело. Ты только что думал, что пора завязывать с ней, – напомнил Прокурор, встряхнув Хозяина за плечи.

Коньяк начал подбрасывать в голову картинки огнедышащих жанров «Уланова плюс Петренко» и «Уланова плюс Варламов».

Долбаные кретины.

Петренко всё ещё рассеянно смотрел в окно, но на талантливого овощевода больше не походил. Казалось, сиди она здесь – и все его сальные шутки бы мгновенно переоделись.

Засунь себе в зад свои белые розы.

Положив локти на колени, Свят склонился к полу и прикрыл глаза.

– Тебе, может, хватит? – осторожно спросил его Никита.

Физик ограничился пивом и регулярно поглядывал на телефон.

– ВСЁ НОРМАЛЬНО! – вскинув лицо, рявкнул Елисеенко.

Кальянные дивы простучали каблуками к выходу, и парни остались единственными посетителями бара.

Какого чёрта? Вечером воскресенья тут должна быть толпа.

Ненавистные обычно, сейчас толпы казались спасением. В одной из них хотелось затеряться – лишь бы его плеча больше не касалось плечо Артура.

Лишь бы больше не делать за этим столом никакой вид.

Варламов не отводил от него глаз, катая по столу пустую рюмку. Привычное ехидство его взгляда было разбавлено раздражением и… азартом?

– Да ладно, нам-то можешь рассказать, – заверил он Свята, услужливо налив ему третью стопку. – Это царевичи только себя замечают. А мы-то видели, как ты на неё пялил. Видели мы? – повысил он голос, повернувшись к Олегу.

– Пару раз я видел, куда ты пялишь, да, – нехотя сообщил Петренко. – Пару раз. Не вели казнить: не на тебя хотелось смотреть. Тот самый случай, когда в первую секунду думаешь «Ого, какая песня», во вторую – «Ого, какие плечи», а в третью секунду почему-то достаёшь мозг из яиц и начинаешь размышлять о жизни.

Замолчав, Олег поднял и развёл ладони, будто с вызовом говоря: «Что тут скрывать?»

– Записал эту глубокую мысль? – съехидничал Авижич, толкнув его локтем в бок. – Сколько получилось, листов одиннадцать?

– Короче, пялил царевич, – упростил Артур вердикт графомана.

Коньяк знал своё дело и мерно ополаскивал мозг. В висках нарастала пульсация.

– Я не пялил, – тупо неубедительно отозвался Святослав. – Меня Марина пасла каждый долбаный миг.

Эта фраза сильнее других напоминала оправдание, и варламовский восторг можно было пощупать.