Касаться, Вера. Коснуться всем телом.

Этот тёмный коридор, Вера… Эти электрошоковые касания…

Прохлада твоей тонкой ладони и твой сдавленный стон…

Чёрт, да. Да-да-да.

Это было самое мощное эротическое переживание за всю мою пластмассовую жизнь.

Ощущать себя абсолютной идиоткой. День за днём – круглой дурой.

Закрывать глаза на любые его выходки и проглатывать каждый окрик. Притворяться, что вспышки его злости, стремительные отъезды, отказ ночевать с ней под одной крышей и резкие ледяные отстранения – норма отношений для них обоих.

Отношений?

Марина криво усмехнулась, прокручивая в пальцах карандаш для глаз. Сверкая чёрным боком, карандаш прекрасно подходил по цвету к её настроению. Было скучно и тоскливо. В такие вечера она развлекала себя безупречным макияжем.

Который никто, кроме неё, не увидит.

Елисеенко твёрдо и безапелляционно написал, что сегодня он опять «с парнями в баре», и трубку с тех пор не брал.

Ну что ж. Ты прекрасно понимала, на что соглашаешься.

За эти два года она успела не только вдоль и поперёк освоить список требований к его партнёрше, но и научиться делать вид, что их потребности идеально совпадают.

Отойти в сторону, когда ему нужен воздух. Отползти подальше и сжаться в комок, чтобы не коснуться его, когда он требует полного отстранения. Бесшумно ступать по полу, когда он сжимает пальцами виски.

Как же называются такие люди? Он говорил, а я опять не запомнила.

Отваливать, когда его небрежная мимика просит отвалить.

Возвращаться, когда телефон его голосом предлагает встречу.

Зачем я ему нужна?

Договариваясь о встречах, он подбирал такой равнодушный тон, что было очевидно: не согласись она, он просто переберёт в телефонной книге ещё пару-тройку номеров.

В груди закопошился стыд, и Марина поморщилась, отбросив подсохшую тушь.

Нет, стоп, он был не так уж плох. Нет, не плох.

Просто он был и каменным, и хрупким. Просто мир ежесекундно грозил растрепать его мозг, и он прятался от мира в коконе, который никому было не вскрыть.

И это порой заставляло её сердце сжиматься от нежной жалости.

Ругая отрицая свою боль, Марина давно и решительно вытеснила обиду, ревность и ярость из реестра чувств. Они были слишком унизительными бесполезными: он избегал конфликтов и был прочно безразличен к её возмущению.

Почему ты так к нему привязана? Почему?

Ответа, казалось, не существовало.

…В последние дни плохое предчувствие орало как резаное. Что-то происходило.

Что-то, чего ещё не было.

Она не могла чётко объяснить себе, что было не так: поскольку давно выбрала избегать сложных размышлений и боялась ответов, которые может найти.

Но плохое предчувствие кричало о какой-то… опасности.

Именно опасности.

Нет, не думать. Не задавать вопросов. Не рыть его душу и не лезть под кожу. Играть роль милой глупой куклы. Это единственный способ и дальше оставаться в его жизни.

Ничего. Просто сама позвоню через пару дней.

Но как не закричать в трубку? Как не спросить, какого хрена он бросил её в толпе в разгар Хэллоуина?! Как не заплакать?..

Он хотя бы уехал один?

Да уж, конечно, один.

В жизни не поверю, что вчера хату не пришлось проветривать от женских духов.

Сжав виски скопированным у него жестом, Марина помотала головой, словно пытаясь вышвырнуть из неё неугодные мысли.

Левый глаз был готов. Пора было красить правый, но руки дрожали.

Внутри снова царил колкий страх.

Ерунда. Это всё ноябрь.

«Ты сама себя накручиваешь», – беспечно повторяет он, пока его телефон принимает какие-то сообщения.

Не думать. Не накручивать. Это виноват ноябрь.

* * *

– Как думаешь, справится? – устало спросила напарница, облокотившись на моё плечо.