И за пару часов до этого ладони потели так же сильно.

Тогда ей очень пригодилась уловка концентрации внимания на одном лице в зале. Выбрав одни глаза, куда проще застелить покрывалом всю прочую мимическую мазню.

И выдать амнистию своей творческой личине.

Но сейчас всё было гораздо хуже. Вокруг Гамлета хотя бы не бились оттенки нот.

Одно неловкое движение голосовых связок – и соло надломлено.

От копчика к шее вновь прокатилась волна колкого ужаса. Желудок заныл и сжался.

Не могу даже представить, чья рожа сумеет помочь сегодня.

Шавель, конечно, рвался приехать и стать той рожей, на которую она будет смотреть.

Но спокойствия ей он бы вряд ли прибавил, и она сухо отклонила этот благородный порыв. Может, и зря.

Тем более текст песни таков, что Шавелю его можно вручить в форме протокола.

Юридические термины лезли в каждую мысль, и виной тому был вовсе не Вильгельм.

…Глаза цвета горячего шоколада.

Придут они сюда?

Это чудовищно, но не исключено.

Хоть декан и пообещала первокурсникам, что будут только свои, пообещала она это лишь затем, чтобы мальцы не волновались во время танца.

Скорее всего будут все подряд, и новосёлы главного корпуса – тем более.

Для них это масштабное мероприятие – как боевое крещение.

– Тебе не пора переодеваться и краситься? – заботливо поинтересовалась Ковалевская, по-кошачьи прищурив глаз.

Вера рассеянно кивнула и погладила солнечное сплетение. Сплетение ныло уже час – как едва подцепленная и загнанная только глубже заноза.

Отступать было некуда.

В груди нарастало биение, уровень кислорода в зале понижался, а голосовые связки уже обречённо приобретали глубоко лирическую форму.

* * *

То сжимаясь до кубика-рубика, то раздуваясь до футбольного стадиона, холл на втором этаже обрушился на голову, как ушат ледяной воды.

Не то чтобы Свят был не готов увидеть разношёрстную толпу костюмов с заключёнными в них людьми. Не то чтобы он не сам подписался под этой авантюрой.

Но подготовиться к сдаче на растерзание запахам, звукам и картинкам всё же не сумел.

Подтверждая его утренние опасения, Марина цепко висела на локте.

И упорно повышала общий уровень перегруза.

Отмахнувшись от её щедро политых духами волос, Святослав хмуро бросил:

– Поправь рога.

Нашарив глазами зеркало, Петренко послушался и подвинул правее пластиковые рога «а-ля сатир», что произрастали из художественного беспорядка на его голове. Рога были подкрашены фосфором и Олегу вполне шли.

При нужном освещении они легко могли сойти за настоящие.

Артур нарисовал на лице и шее множество ссадин и ран, а веки выкрасил чёрными тенями, довольно успешно мимикрируя под ещё свежего покойника. Свят ограничился чёрной мантией поверх белой рубашки, светлой пудрой на лице и каплей красного лака в углу рта.

Когда он примерял этот незамысловатый костюм в общаге у Олега, в комнату заглянул математик Рустам Гатауллин. Хмыкнув, он сообщил, что «упыри в моде при любой погоде», и мгновенно испарился, потому что ему было пора «ехать покупать цветы одной из солисток». Лицо Петренко оставалось кислым ещё полчаса – по непонятной причине он терпеть не мог смуглого Гатауллина.

Марина выглядела… достаточно неплохо.

Недостаточно хорошо для того, чей единственный козырь – внешность.

Её изумрудное платье фасона «летучая мышь» едва прикрывало зад и призывало любоваться фундаментом её безупречности не только спутника-упыря, но и всю мужскую половину студенческого человечества.

Как хорошо, что мне похрен.

Голову Измайлович венчала диадема в виде блестящей оранжевой тыквы.

Обхватив Свята за талию покрытой блёстками рукой, Марина непрерывно трещала, убедительно превосходя кудрявую физкультурницу Петренко по объёму