* * *

Прищурившись, я любуюсь золотой и мятной лентами.

Сегодня объекты моего наблюдения непомерно довольны.

Оттого доволен и я.

Я ласково глажу зеркало, и мне кажется, что я глажу сами ленты.

Мне давно было пора отдохнуть от тяжёлых мыслей.

– Уже нужно вмешиваться? – негромко интересуется моя напарница.

В глубине зеркала переливаются девять букв мятного цвета.

Это имя второго объекта.

– Не нужно, – хрипло отзываюсь я. – Пока не вмешиваемся.

– Пока всё по плану? – недоверчиво переспрашивает она.

Она берёт в руки пухлый фолиант с моего стола, и из него выпадает блестящая закладка.

– По плану, – мягко подтверждаю я, глядя, как она листает пергаментные страницы. – Не забудь, откуда выпала закладка, пожалуйста.

Теперь в зеркале горят четыре золотые буквы.

Это имя объекта первого.

– По твоему плану или по их? – рассеянно спрашивает она.

Она знает, что спрашивать это незачем, но вопросы помогают ей не тревожиться.

Разместив закладку между нужными страницами, она складывает на груди бледные руки.

– А разве это не одно и то же? – слышу я свой голос.

Девять мятных и четыре золотые буквы внутри зеркала торопливо сливаются в сияющий бирюзовый шар.

– Да ладно, Леопольд, заливаешь. Три раза, да брось, – одарив Олега ехидным взглядом, Варламов отправил окурок в урну и прищурился.

– Хорош дымить, Варлам, задушил, – хмуро пробормотал Елисеенко, сидя на сыром бордюре. – Нужно быть мёртвым, чтобы дерьмо это обонять.

Студенты медленно текли из универа в курилку под открытым небом и спустя пару минут так же вальяжно возвращались обратно.

В воздухе висела тугая влажность и царил запах подгнивающих листьев.

Небо похоже на пластилин под химической завивкой.

– Этот внутренний двор учитывает различия между обоняющими дерьмо и мяту, – рассеянно уронил Петренко. – Продуманный корпус. С чего бы именно нам так повезло?

– Ты не думай, большой батя следит за тобой и здесь, – бросил Артур, невозмутимо доставая из пачки вторую сигарету.

– И ему скучно, – подвёл итог Свят, сурово глядя на варламовское курево.

Лучше бы никто не знал, что у Ромы есть сын.

Но зав их кафедрой на людях называл его сыном куда чаще, чем хотелось бы наедине.

Почти не мёрзнущие сегодня руки Святослав по старой привычке держал в карманах обтрёпанной, но от того даже более любимой кожаной куртки.

… – Святуша, возьми ты деньги и купи новую куртку! Ну достаточно же денег!

– Мне эта нравится, не в деньгах дело.

– Нужно расчищать захламления ауры, – увлечённо тараторила мать, помахивая перед его носом безупречным маникюром. – Избавляться от старых вещей и заменять их новыми!

Нет, Ирина Витальевна. Расчищать нужно захламления мыслей.

Ни отец, ни мать не слышали его слов. Вместо него они слышали безукоризненно неживого отпрыска великих Елисеенко, обитавшего в мире их мечты.

Порой даже не удосужившись договориться о последовательных требованиях – потому что часто по неделе не разговаривали – они, тем не менее, не забывали каркать ему в уши рецепты того, как поскорее приблизиться к безупречному идеалу, постаравшись не тронуться при этом умом.

Хотя второе, в общем, не обязательно.

«Мы не для того занимались твоим воспитанием и будущим, чтобы одобрять глупости!»

Они не для того занимались.

А глупости – это игра на классической бюджетной Ортеге, поношенные вещи и рваная стрижка. Глупости – это выбранная им тема курсовой и страсть к поиску остросоциальных проблем. Глупости – это музыка на родном языке и коньяк с маслинами наедине с собой. Головная боль от пронзительных звуков, в которую не верят. Неудобные им чувства, неуместные переживания и тяга к искренним людям.