Звук прилетевшего сообщения всверлился в висок, как пластиковый дюбель.

«О, я её очень хорошо спрятала. Я её съела».

Смотри-ка, она не сочла вопрос тупым и пошлым.

Можно было гордиться: теперь её ответ содержал куда больше слов, чем его вопрос.

Но вместо высокомерной гордости в груди росло детское любопытство.

Откуда же это? Такое знакомое.

– К примеру, вы изучаете спрос на комнатных попугайчиков! – ударив ладонью по столу, увлечённо заорал препод. – Или нет, давайте возьмём столь популярных нынче котят!

Ну конечно.

Губы растянулись в искренней улыбке.

«Я очень хорошо спрятал котлету. Я её съел», – сказал котёнок Гав своему приятелю – белому щенку с чёрным ухом. Котёнок Гав. Светло-коричневый. Золотистый.

Goldy.

Прилипшая к лицу улыбка упорно сохранялась.

Извернувшись на стуле, Марина снова уткнулась в него ярко накрашенными глазами и мазнула по воздуху безупречными пальцами в кокетливом жесте.

А вот и чёрная кошка подоспела.

Автоматически махнув ей в ответ, Елисеенко встретил звонок с пары за набиранием новой фразы. Её она наверняка тоже поймёт правильно.

«А ты помнишь, как они с двух сторон ели сосиску?»

…Если бы мысли имели цвет, то лекционный зал одного из филиалов университета и сквер возле главного его корпуса оказались бы связаны золотистой и мятной лентами.

И узлы этой ленты были бы куда воздушнее, чем только что ослабевший узел между его висками.

* * *

«Конечно. Они замечательные. А какие ещё мультики ты любил в детстве?»

«Карлсона. Простоквашино. Чёрный плащ. Аладдин. Ёж в тумане. И Пуха. А ты?»

«Первые два твоих и последний. Русалочку. Земляничный дождик. Мама для мамонтёнка. Я очень плакала от последнего».

«Я плакал над Герасимом в школе. Только не смейся».

«Не буду. Я тоже. Когда он мычал и протягивал барыне пряничного петушка».

«Да-да, мычал и петушка. Не думал, что кто-то ещё помнит эту деталь».

«Не думала, что кому-то признаюсь в своих слезах на этом моменте».

Он улыбался уже полчаса – пока золотистая и мятная ленты соединяли два повизгивающих от удовольствия телефона – но почему-то не ощущал боли в лицевых мышцах, что обычно появлялась при долгих улыбательных упражнениях.

Видимо, болят лишь улыбки, притянутые за уголки и наклеенные на рот.

* * *

– Я дома поем.

– Так я и говорю, приезжай домой!

Дом там, где можно не выбирать эмоции.

– У себя дома, я имел в виду.

– Папа зря решил, что ты теперь будешь жить отдельно! Зря, Святуша! Лучше бы сдавали эти квартиру! Чем было плохо жить у нас, в своей комнате?

Откровенно скучая под эти трели, Свят молчал, вполглаза наблюдая за свободной от трафика дорогой. Не верилось, что в это время дня машин в городе так мало. Как и не верилось, что Рома в кои-то веки решил что-то толковое, отселив потомка на Белые Росы.

Раз в год и палка стреляет.

– Святуш, ты лучше в столовой обедай. Что ты там готовишь хоть?

Святуша – это просто кошмарное насилие над офигенным именем.

– Всё подряд. Фарши кручу, пасту с морепродуктами делаю, шарлотки пеку.

Трубка залилась пластилиновым смехом Ирины Витальевны Елисеенко.

– Пусть Маринка что-нибудь приготовит, – отсмеявшись, распорядилась мать. – Хорошая девочка такая! Ты не обижай её. А то будешь иметь дело со мной.

Отрубил царевич одну голову, да выросло на том месте ещё две.

– Мне проще самому. Забей. Я недавно, к примеру, курицу ел на обед.

Сколько можно думать об этой курице?

– Вот, – оживилась мать, оглушительно бряцая браслетами. – В столовой?

– В столовой, – не моргнул он глазом.

– Святуш, я тут платье купила, – томно протянула мать. – Может, глянешь, смотрюсь я в нём или нет? Скажешь, красивая ли женщина твоя мама.