– Не думаю,  – успокоил штурман,  – залив велик.

– Греби к берегу!  – велел канонир медлившим в шлюпке кандальникам.

Они нехотя отчалили от борта. Плеск весел, легкий звон цепей растворились в тумане. Немец постучал догоревшей трубкой по брусу, сплюнул в воду, направился разбирать следующее орудие. Элькано прислушался к возне в трюме, посмотрел на моряков, опускавших бизань-рей, снятый с оголенной мачты. Серые в разводах паруса просушили, залатали, спрятали до весны в мешки. Мертвые мачты с провисшими вантами поскрипывали в такт качке. На флагштоке за кормой свисал выцветший полинявший вымпел. Штурман не любил капитальные ремонты, когда с кораблей снимали все, что можно вывезти на берег или соседнее судно, чтобы облегченный корпус на катках вытащить на сушу. Раздевание каравеллы, ее разорение, вызывали грусть.

С воды донеслись песни, хохот, скрип уключин. Показалась переправлявшая продовольствие шлюпка «Сан-Антонио». Запасы провизии боялись выгружать на берегу, чтобы не подманивать диких зверей, способных за ночь растащить покойника по косточкам. Под навесами из жердей и парусины складировали в основном металл и древесину. Большие дома, в которых планировали уложить добро и поселить людей, из-за скудости леса построить не удалось. Лодка с размаху стукнулась в борт «Консепсьона». Боцман Диего Эрнандес повалился на руки моряков.

– Порка мадонна!  – выругался он, поднимаясь на ноги и придерживая обмотанную вокруг шеи тряпку – Эй, «зачатники»[1],  – хрипло пробасил Диего, бухая кулаком в обшивку борта,  – тащите бочки! Мы сохраним их до весны!  – и пьяно захохотал, а за ним гребцы, уговорившие баталера выдать сверх нормы по кружке.  – Куда вы делись?  – тарабанил кулаком, словно в запертую дверь трактира.  – Сеньор Карвальо!  – позвал руководившего разгрузкой кормчего. Голос сорвался на сиплый шепот. Заметил на палубе Элькано, потянулся к шапке, да вспомнил о нынешнем положении штурмана, помахал рукою.

Из трюма по лестнице выкарабкался с полными карманами сухих фруктов маленький Хуан, в ворохе теплой одежды с чужого плеча похожий на медвежонка. Знать и ему в сутолоке работ счастье привалило!

– Сейчас отец подойдет,  – важно сказал он, ложась грудью на борт и жуя грушу – У тебя горло заболело?  – Боцман кивнул.  – Выпей на ночь горячего вина с перцем!  – посоветовал Хуан.  – Если жар захватит грудь, натрись тюленьим жиром со скипидаром. Меня так отец лечил.

– Вина нет,  – сипло пожаловался Диего.

– Врешь, ты пьешь его холодным!  – решил Хуан, разглядывая помутневшие глаза боцмана.  – Тебе станет хуже,  – подражая голосу отца, наставительно произнес он.

– Точно,  – согласился боцман, не решаясь при ребенке болтнуть лишнего.

– А мне сеньор Акуриу груши дал,  – похвастался мальчик.

– Дай одну!  – попросил Диего.

– Нет,  – замотал головой Хуан.  – Вы цедите вино из наших бочек.

– Зачем оно нам?  – опешил боцман, но мальчишка убежал в кубрик.

– Эй, на лодке!  – послышался голос второго канонира.  – Причаливай к погребу, порох загрузим!

Рослый Ролдан де Арготе протянул канат.

– Мы пришли за вином,  – сообщил Диего.  – Шлюпка Бальтасара тащится позади.

– Я думал, вы с «Сант-Яго»,  – канонир убрал с продолговатого лица раздражавшие волосы, спрятал под синий берет.  – Поторопи его, Диего!

– Кто приплыл?  – из трюма высунулась кудлатая голова Жуана ди Акуриу – К тебе, Ролдан?  – боцман стряхнул с рубахи стружки.

– Твои подошли.

– Наконец-то,  – проворчал Жуан, подтягивая штаны.  – Это ты, Диего?  – крикнул за борт.

– Давай, толстяк, грузи!  – ответили с воды.

– Каналья!  – выругался двадцативосьмилетний боцман.  – Чтоб тебе…  – но не придумал и приказал:  – Франсишку кати с Баскито бочки к борту! Позови Эрнандо!