«Ебать-колотить, – подумал Федька, отпивая шампанского. – Да эта мадам скучает так, что пыль столбом стоит». Он всегда был экспертом по скучающим дамам, ибо сам страдал от этого недуга хронически. Он видел в её взгляде не просто печаль, а нечто глубже – внутреннее одиночество, запертое за ширмой придворного этикета. Наполеон, этот низкорослый гений войны, кажется, был слишком занят завоеванием Европы, чтобы заметить, как его собственная жена увядает в золотой клетке. «Да он, сука, с ней обращается как с политическим инструментом, а не как с бабой», – пронеслось в голове у Федьки.

Он подошел ближе, делая вид, что направляется к столу с закусками. Её свита состояла из пожилых, чопорных дам, чьи лица выражали непоколебимую скуку и преданность придворному протоколу. Они напоминали Федьке старых тетеревов, которые только и знали, что кудахтать о правилах.

«Мадам, – обратился он к ней, слегка склонив голову, – могу ли я предложить вам… нечто, что сможет хоть на мгновение разогнать эту парижскую тоску, которая, как мне кажется, укрыла ваш взор плотной вуалью?»

Мария-Луиза вздрогнула, словно только что очнулась от глубокого сна. Её голубые глаза удивленно распахнулись.

«Прошу прощения, князь… Щукин?» – проговорила она, её голос был тих, но в нем прозвучала легкая дрожь, словно струна, которую только что тронули.

«Он самый, ваше величество, – Федька усмехнулся своей фирменной, слегка циничной усмешкой. – А точнее, просто Федька для друзей, если вы не против таких вольностей. И да, я не ошибся, назвав ваше настроение тоскливым. Ваши глаза, мадам, выдают вас с потрохами. В них столько же радости, сколько в промокшей пороховой бочке».