Следующие несколько дней Федька провел, изучая свое новое положение. Он был своего рода пленником почетным, но все же пленником. Его никто не запирал на ключ, но каждый его шаг ненавязчиво отслеживался. Тем не менее, ему позволяли прогулки по саду, чтение книг из обширной библиотеки и даже, к его несказанной радости, доступ к винным погребам. Он даже умудрился флиртовать с одной из горничных, которая, кажется, была не прочь ответить на его заигрывания.

«Ну, хоть что-то хорошее в этом чертовом плену, – бормотал он себе под нос, отпивая глоток прекрасного бургундского. – Бабы, вино, а не эта вонючая баландой. Жизнь налаживается, мать ее!»

Его аристократический статус, природное обаяние и умение вести светские беседы (даже если эти беседы были полны цинизма и крепких слов) сделали его объектом любопытства при дворе. Его приглашали на приемы, где он с блеском демонстрировал свое остроумие, шокируя дам и забавляя мужчин. Он стал своего рода аттракционом – диким русским князем, который не боится сказать правду-матку, даже если эта правда не совсем соответствует придворному этикету. Его "крепкое словцо" всегда к месту и подчеркивало его цинизм, иронию и отстранённость от общепринятых норм.

На одном из таких приемов, который проходил в каком-то пышном салоне, Федька впервые увидел её. Загадочное появление Марии-Луизы. Она стояла чуть в стороне от основной толпы, окруженная свитой, но при этом казалась удивительно одинокой. Светлые волосы, голубые глаза, часто задумчивый или слегка печальный взгляд. Она была элегантной, утонченной, но без показной роскоши, более сдержанной и хрупкой по сравнению с яркой Жозефиной.

Федька, привыкший сразу оценивать женщин по их внешности и потенциальной доступности, был озадачен. В ней не было той броской красоты, к которой он привык, той разудалой страсти, что так притягивала его в русских и французских куртизанках. Но в её глазах, полных какой-то скрытой печали, он увидел нечто большее. Нечто, что заставило его, закоренелого циника, на мгновение забыть о вине и легких интрижках.

Это было лишь первое, мимолетное впечатление. Он не знал, кто она, но чувствовал, что эта женщина не такая, как все. В ней была загадка, некое обещание чего-то неразгаданного. И Федьке, который ненавидел скуку больше, чем смерть, это было куда интереснее, чем любая придворная сплетня или карточный долг. Он почувствовал, как в его душе, привыкшей к поверхностным удовольствиям, зарождается что-то новое, странное. Это было предвкушение. Предвкушение чего-то большого и, возможно, опасного.

Он поднял свой бокал, провожая её взглядом. «Ну что ж, Франция, – прошептал он, – похоже, ты приготовила для меня нечто большее, чем просто вино и бордели. И, чувствую я, это будет чертовски интересно». Он еще не знал, что эта женщина станет катализатором его внутренних изменений и символом запретной, но истинной страсти. Пока же он просто предвкушал новую игру. А Федька, как известно, был лучшим игроком в этом чертовом мире.

Глава 11: Золотая клетка

Париж встретил Федьку, как потаскуху знатного рода – со всей своей показной роскошью и тонким расчетом. Дворец, куда его поселили, был воплощением французской вычурности: позолота лезла изо всех щелей, херувимы с наглыми мордами скакали по потолкам, а каждый предмет мебели кричал о своей несусветной стоимости. «Твою ж мать, – думал Федька, потягиваясь в мягчайшей постели, обтянутой, кажется, самим императорским бархатом. – Вот это я понимаю, плен. Не то что на родине, где даже в собственных хоромах порой пахнет если не навозом, то, сука, квашеной капустой».