Оба привыкли к такой жизни и чувствовали себя в этой деревне нужными людьми. До тех пор, пока… председатель колхоза их не выгнал. Пнув каждого под зад своим грязным сапогом. Запустив еще и поленом. Лишив колхозного довольствия. Обещав не заплатить ни копейки. И даже написать «телегу» в институт.

Случилось это после того, как однажды, Нестеров сжалился над Фомичем, механизатором сеноукладчика, работающего в поле на скирдовании сена. В чьей бригаде был и Канаев.

– Вот ведь бля… -говорил Фомич… не везет мне бля… спиздить на этом сене никак… учет бля… вон Саныч… на картошке… пиздит и пиздит… а потом продает… и водяра тебе… и рублики…

Нестерову стало жалко Фомича и довольно скоро, он, Канаев, и Фомич осуществили незатейливое хищение пятнадцати рулонов колхозного сена, прямо с поля, реализовав их по соседним деревням, в этот же день. Выручив с этого опасного и безрассудного предприятия преимущественно водку.

Нестерова с Канаевым выгнали из колхоза, а Фомича сняли с трактора. Как еще тогда говорили… «временно отстранили от работы».

Было это так. В очередной обеденный «кир» с Петровичем, Борька Нестеров глушить свой трактор не стал. Боялся. Трактор его заводился только утром и если глушили его днем, то шанс завести его снова, как правило, был не большим. Глушить не стал, но полагающиеся полбутылки, как они говорили «пшена» и два яичка, он все же «отоварил».

Накрыл Петровича фуфаечкой и рванул на поле. Но не пешком, а на гусеницах. Он летел по лесу, таща за собой силосную телегу, как ветер. Летел на дело! Еловые ветки хлестали по стеклам. Чадила труба. Левая нога, обутая в высокий, до колена, сапог, самоотверженно давила на газ. Руки вцепились в рычаги. Пахнущая дымом их комнатки, куревом и потом, куртка с характерными надписями на спине «ЯГМИ. Лечфак. СО. 1992» вздымалась под фуфайкой, словно живая, и жаждущая подвигов. В разные стороны, из-под гусениц, летели огромные куски грязи. Трактор нырял носом вниз и вставал на дыбы, словно конь.

Он летел. Ему нужно было успеть. Успеть, до приезда учетчицы, дородной бабы Ольги Алексеевны, по-местному – Ляксеевны. Учетчица обычно приезжала в пять и считала рулоны, «скатанные» из переворошенного и пересушенного сена.

Оставалось еще полтора часа. Засыпав трактор грязью до кончика крыши, Боря примчался на поле. Трактор рычал и нес его прямо по центру, через остатки сена и нескошенной травы, под визги девчонок. Вместе с Фомичем и его укладчиком, они погрузили каждый третий, укатанный утренним комбайном сенный рулон в силосную телегу. Ночные бдения возле буржуйки в избе с расчетами, не подвели. В телегу поместилось ровно пятнадцать рулонов. Теперь нужно было «тикать».

– Давай хуярь в лес!! – истошно кричал Фомич. – Там глуши!! А сам назад хуярь! Один, без трактора, хуеплет! Ну смотри у меня, сука! – Стой!! – вдруг заорал он снова. – Стой! Бля! Дай в кабину сяду! – Фомич, расстегнув фуфайку добежал до трактора Бориса, залез в кабину и плюхнулся рядом. Черное, дермантиновое, тракторное кресло страшно заскрипело и опустилось до самого пола. – Хуярь вперед! Между березами! Там встанем в ложбине! Ты места не знаешь ни хуя! Хуярь! Тут направо! Мудило!

Нестеров резко оттянул правый рычаг, левой ногой держа педаль правой гусеницы на стопе, а правой газуя. Трактор, выстрелив очередной порцией грязи и сделав рытвину, бросился направо. Там, в глубокой и тихой ложбине, в перелеске, они остановились.

– Глуши! Сука бля! Скоро приедет эта пизда! Засыпемся! Глуши! – истерил неопохмелившийся накануне и злющий Фомич.

– Фом, не могу! Я-то заглушу! Не заведется он потом! Что делать-то, бля, будем?? – поймав волну Фомича, кричал Нестеров.