– Глуши, сука!! Тут эту халайму слышно за сто килОметров! Глуши! Не боИсь, бля! Я запущу!

– Под твою ответственность, Николай Фомич, еп твою мать, я вырубаю двигатель, – сбавив обороты, подвел итог Боря. Двигатель заглох.

– Все. Хуярим на поле. Ждем эту пизду. Пиздоболишь ты с ней! НЕ забыл? Я молчу в тряпку.

Ляксеевна приехала, как всегда. Около пяти. То есть вовремя. В черном, кургузом халате он слезла с лесенки синего колесного трактора. Как всегда, с какой-то тетрадкой и карандашом. Фомич демонстративно, перед ее носом, сорвав несколько огромных лопухов и сделав извиняющийся вид, направился в ближайшие кусты. Возле кустов он повернулся и моргал всеми имеющимися у него глазами, показывая Борису, что уже пора начинать с ней разговор.

Укладчица в это время, переставляя ножки-столбики в чистых, коротких, зеленых, резиновых сапожках, шагала по полю и считала рулоны. Закончив считать, она погрузилась в свою тетрадь. Что-то там у нее не сходилось. Раз от раза она поднимала голову, шевелила губами и продолжала отмечать что-то карандашом. Здесь, будто бы случайно рядом появился Борис. Он подошел на полусогнутых ногах. Несвежие, брезентовые брюки, сложенные «гармошкой» в коленях и небрежно заправленные в сапоги, подчеркивали полусогнутость ног. Он так аккуратно посматривал на учетчицу и попыхивал вонючим «Беломором». Его тогдашняя душа, характер, врожденный и старательно взращенный артистизм превратили «мажора» и фарцовщика Боба в Борьку, в работника кормобригады и механизатора. А сам он купался в метаморфозах. В этом был весь он!

– Здрасьте, Ольга Алексенна… – я… это… вчера-то… племяша-то вашего посмотрел… нет там ничего… спокойно все… гороха переел…

– Борь, ну и слава богу… а я-то думала, аппендицит у него… в город везти уж собралась, спасибо тебе, Борь…

– Ну и ладно… Ольга Алексеена… сегодня мы вроде нормально поработали… у вас там не сходится чего? – он так как-бы украдкой, но заметно для самой Ляксеевны, заглянул к ней в тетрадку. – Если там чего… ты вы скажите… я отвечу… а девки вон устали… домой хотят…

– Да не пойму… Борь… вчера вроде собрали 54…во вторник 55…а нынче…, – она снова зашевелила губами, тыкая в тетрадь карандашом, считая «палочки». – А сегодня…41…еще раз что-ли поле обходить…

– Так это… Ольга Алексевна… полоса то узкая сегодня была… вот и вышло меньше. Вы это… племяшу-то Вашему… порошочки сегодня не забудьте вечером дать. Я там написал все… регидрон… пусть пьет…

Тут Ольга Алексеевна, с долей легкой тревоги, выглянула из-за плеча Бориса, с желанием пойти на поле снова, но что-то ее останавливало. Казалось, нужно было сходить и пересчитать, но так не хотелось… так не хотелось, да еще и племяш этот с порошками и честный студент напротив, утверждавший, что все хорошо… что узкая полоса…

– Ладно! Время уже! Мне еще добираться! Все Борь, заканчивайте все тут и по домам! Завтра выходной… порошков-то надолго хватит?

– Надолго, Ольга Алексевна! – обрадовался Борис. Там все написано! На три дня – точно! Если что… еще пришлем! Ну бывайте! – Борис пожал ее руку и засунув руки в карманы, зашагал к скирдам.

Что такое «узкая полоса», не понял никто. Не учетчица, не Фомич, не девчонки, не сам Борис, ее придумавший. Узкая… и все тут. Ничего не попишешь.

По деревням поехали на тракторе. Некоторые дороги в перелесках для трехосного «ЗИЛА» были непролазными. Деревенские брали сено для разных нужд, а в основном, в сараи для коров, на зиму, для теплой подстилки на пол.

Расплачивались водкой, сигаретами.

После жесткого, короткого разговора с председателем и полена в спину, Нестеров с Канаевым задумались. Ехать в город им не хотелось. Это означало выходить на учебу, а главное… без денег. Покинувшим стройотряд раньше срока, да еще и по такой вот причине, деньги не полагались.