– Снежный почтальон! – в ужасе прошептал Даня. Такое чудо он видел впервые, но знал, что тому, кто его увидел, ничего хорошего ждать не стоит.

Почтальон открыл сумку, вынул из нее белый конверт, а затем подошел к окну, вытянул руку и… та прошла сквозь стекло! Попав в тепло, кисть отвалилась, будто граница холода и тепла сработала как гильотина. Почтальон, впрочем, встретил потерю совершенно бесстрастно, ни одним жестом не показав, что ему больно или хотя бы обидно. Он сделал несколько шагов назад, крутанулся, и на его месте вновь возник вихрь. Тот быстро двинулся дальше, а потом и вовсе распался, вернув на прежнее место молодую березку. Правда, теперь деревце стояло совершенно голым – в отличие от соседних, на нем не было даже хлопьев снега. Одна из нижних ветвей оказалась обрезана посередине, словно только что ее отпилили острой ножовкой.

Даня опустил голову и увидел на полу белое пятно. Это был тот самый конверт, который принес почтальон. Вокруг бумаги быстро высыхала вода.

– Совсем плохо, – сказал самому себе Даня.

Вставать расхотелось. Последние силы куда-то пропали. Стало так тяжело, будто разом на мальчика взвалили мешки с чем-то тяжелым.

Он робко огляделся вокруг – надеясь, что рядом окажется еще один ребенок, которому могло быть адресовано это письмо. Но все дети бегали где-то далеко, а прямо здесь и сейчас Даня был абсолютно один. Письмо предназначалось именно ему – других вариантов не было.

Когда оно высохло, на бумаге проступила синяя печать с головой оленя в широком круге, похожем на половину колеса от древней кареты. Письмо было от родителей. Официальный характер сообщения от предков не оставлял никакой надежды, что новость будет радостной или хотя бы нейтральной.

Письма от тех, кто называл Даню «своим дорогим сыночком», приходили регулярно, хотя и очень редко – два, от силы три раза в год. Перед Рождеством таинственные предки, которых он не помнил даже в лицо, в преамбуле традиционно писали, как они сожалеют, что мальчик не сидит рядом с ними в такой прекрасный момент. Тон остальной части письма был еще более деловым и прохладным. В ней они побуждали мальчика усердно заниматься, радовать учителей и воспитателей. Однако и таким словам Даня был очень рад, ведь он полагал, что именно так должны общаться с наследником строгие взрослые волшебники.

С каждым разом письма становились всё короче, но неизменно заканчивались выражением надежды, что недуг у мальчика скоро пройдет, после чего большая и дружная семья самых родовитых ведунов древнего Можайска будет рада видеть его на фамильном обеде в День весеннего равноденствия. Правда, за все время переписки ни разу не говорилось ни о времени, ни о точном месте, где проходит такой желанный праздник.

Письмо, которое сейчас держал в руках Даня, не было похоже на предыдущие, и это настораживало. Рядом с фамильным гербом стоял незнакомый красный штамп со змеем, обернувшимся вокруг меча. В верхнем правом углу довольно корявым почерком – каким обычно пишут врачи и бюрократы – было написано «согласовано» и проставлено… сегодняшнее число? Даня бросил взгляд на календарь, который висел недалеко от него на стене, и кивнул своей догадке. Все верно. 25 декабря – день начала длинной череды замечательных дат, включавших оба Рождества – католическое и православное, и оба Новых года. Ведь парадоксальный Старый Новый год в России тоже считался праздником, хотя и не формальным.

С трепетом он раскрыл конверт и, прочитав письмо довольно бегло, ведь читать мальчик научился рано, опустил руки. Председатель Родительского комитета, надзирающий за их волшебной школой, официальным тоном сообщал, что родители больше не смогут ни навещать его (хотя они ни разу этого и не сделали), ни писать ему. Рождественские подарки тоже будут прекращены. Отныне и навеки, поскольку к десяти годам его талант волшебника так и не раскрылся.