Она сжала кулаки так, что ногти (еще совершенные, еще сияющие) впились в ладони. Она ждала. Ждала, что вот-вот распахнутся двери, ворвутся техники с шприцем мерцающего спасения, вколют его в разрушающееся тело, и чудо произойдет: трещины затянутся, кожа снова станет фарфоровой, боль исчезнет, и «Платиновый Иней» снова будет сиять холодной, хрупкой красотой. Так должно быть. Так обязано быть. Иначе… Иначе весь ее мир, вся ее вера в предназначение, в «Эликсир», в «Создателей», была… ложью. Кошмарной, чудовищной ложью.

Но двери не распахивались. Младший Опекающий стоял в отдалении, его растерянность сменилась окаменевшим ужасом. Он смотрел на хронограф, потом на корчащееся на скамье существо, которое уже едва напоминало человека, тем более безупречную «Бабочку». Он что-то бормотал в коммуникатор, но в ответ слышал, видимо, только повторение протокола. Остальные «Бабочки» отползли в самый дальний угол «Сада», некоторые закрыли глаза, одна тихо плакала, но ни одна не осмелилась подойти или закричать. Их учили повиновению. Их учили, что Система знает лучше.

Последние минуты тянулись вечностью. Судороги у «Инея» стали слабее, реже. Дыхание – хриплым, прерывистым. Трещины на коже стали глубже, шире, обнажая больше той ужасной, серой, мокнущей ткани. Один глаз закатился, другой смотрел в потолок стеклянным, ничего не видящим взором. Потом тело резко дернулось, выгнулось в последней, страшной судороге… и обмякло. Тишина навалилась внезапно, гнетущая, абсолютная. Пару секунд слышалось лишь шипение системы вентиляции и прерывистое дыхание ошеломленных «Бабочек».

«Платиновый Иней» перестала существовать. На скамье лежало нечто бесформенное, покрытое лоскутами бывшей кожи и глубокими трещинами, из которых сочилась серая жидкость. От него шел сладковато-тошнотворный запах разложения. Совершенство превратилось в гниль за два часа.

В этот момент, точно по протоколу, открылась дверь. Вошли два техника с каталкой и дезинфицирующим оборудованием. Их лица за масками были бесстрастны. Они подошли к тому, что осталось от №3, без тени эмоций накинули стерильное покрывало на бесформенный комок и аккуратно, как мешок с биомусором, переложили на каталку. Ни слова. Ни взгляда на остальных. Просто исполнение процедуры утилизации нестабильного образца.

Ирис стояла неподвижно. Весь ее мир треснул, как фарфоровая кукла, упавшая на каменный пол. Ужас леденил кровь, но сильнее был шок. Глубокий, оглушающий, парализующий шок. Ее разум отказывался воспринимать увиденное. Ошибка. Это должна быть ошибка. Ужасная, чудовищная ошибка системы. Неисправность. Диверсия. Что угодно! Только не… Только не правда о нас. О «Эликсире». О том, что мы такое на самом деле. Она смотрела на пятно на скамье, где лежала подруга – серое, влажное пятно, оставшееся после уборки техников. Пятно, которое не могли отмыть никакие дезинфектанты. Оно въелось ей в сетчатку. В мозг. В душу.

«Ошибка…» – прошептали ее губы, единственное слово, которое могло вырваться сквозь ледяной комок в горле. Но где-то в самых глубинах, под слоем шока и отрицания, уже шевелился холодный, беспощадный червь сомнения. Если это ошибка… почему Система позволила ей случиться? Почему не остановила? Почему протокол оказался важнее жизни «Платинового Инея»? И самый страшный вопрос: что случится со мной, если опоздают с моим «Эликсиром»? Ответ лежал перед ней в виде серого пятна на безупречной скамье безупречного Сада Отдохновения. Ответ, от которого хотелось закричать, но горло было сжато тисками ужаса и отрицания. Трещина на фарфоре ее веры стала пропастью.