Техник в перчатках обработал участок кожи на внутренней стороне локтевого сгиба Ирис холодным антисептиком. Ощущение было резким, чуждым на ее всегда идеально сбалансированной коже. Потом он взял шприц. Игла была длиннее и тоньше, чем можно было предположить, блестящая и острая, как жало осы. Ирис не боялась игл. Их было слишком много в ее жизни – инъекции питательных коктейлей, калибровочные уколы, заборы проб. Но игла «Эликсира» всегда была особенной. В ней заключалась суть их зависимости, их вечной благодарности и их рабства.

Она ощутила укол – острый, точечный, глубокий. Небольшой, но отчетливый дискомфорт. Затем – ощущение давления, когда поршень шприца начал медленно, неумолимо двигаться, вгоняя мерцающую жидкость в ее вену. Это было не больно, но… инвазивно. Физическое вторжение в ее хрупко сбалансированную систему. Она видела, как уровень «Эликсира» в цилиндре медленно падал, капля за каплей перетекая в ее тело. Опекающая внимательно наблюдала за показаниями на экране своего планшета, за биением сердца Ирис, за ее дыханием, за малейшим изменением температуры кожи.

В этот момент, отведя взгляд от иглы, Ирис случайно посмотрела на кресло напротив. Там проходила процедуру «Золотая Пыль» – «Бабочка» из более старшей когорты, известная своей необычайной, почти солнечной аурой сияния кожи. Она была зафиксирована так же, как и Ирис. Техник уже вводил иглу. И Ирис увидела глаза «Золотой Пыли».

В них не было привычной для «Бабочек» отстраненной покорности или сосредоточенности на процессе. В них был страх. Голый, первобытный, почти панический ужас. Ее зрачки были расширены, веки чуть дрожали. Она смотрела не на иглу, не на Опекающего, а куда-то внутрь себя, в какую-то бездну, которую видела только она. Ее губы, обычно изогнутые в мягкой улыбке, были плотно сжаты, бескровные. Это был не просто дискомфорт от укола. Это был ужас перед самой субстанцией, перед тем, что должно было войти в ее кровь. Ужас, который, казалось, парализовал ее больше, чем фиксирующие ремни.

Ирис замерла. Это зрелище было настолько чуждым, настолько нарушающим стройный порядок ритуала, что на мгновение выбило ее из состояния покорной готовности. Она никогда не видела страха в глазах сестры перед «Эликсиром». Только благодарность, облегчение, иногда усталость. Но не этот леденящий ужас. Что она знала? Что видела «Золотая Пыль» в своих снах или в глубине своей генетически запрограммированной памяти, чего не знала Ирис? Мифы о «Мотыльках», беглянках, иногда просачивались сквозь фильтры Института как страшилки, но Ирис всегда считала их вымыслом, порождением зависти или нестабильности. Но этот страх… он был реален. Осязаем. Он висел в стерильном воздухе, как запах гари.

Прежде чем Ирис успела осмыслить это, по ее телу разлилась волна. Началось с места введения – тепло, быстро переходящее в приятное, глубокое жжение, которое расползалось по венам, как жидкое солнце. Дискомфорт от иглы мгновенно испарился, растворившись в этом нарастающем потоке энергии. Она вдохнула глубже, непроизвольно, и почувствовала, как ее легкие наполняются не просто воздухом, а силой. Легкая слабость, тень недомогания, витавшая над ней с момента презентации (и, возможно, даже раньше, как она теперь смутно осознавала), отступила, как туман под утренним солнцем. Ее мышцы наполнились упругой силой, суставы смазались невидимым маслом, исчезла малейшая скованность. Физическое облегчение было мгновенным и всеобъемлющим. Оно смыло все сомнения, все тревоги, все посторонние мысли, включая только что увиденный страх. Мир снова обрел четкость и яркость.