Даже в темноте при редком лунном свете было сложно от них оторваться. Часы, на которые ушло целое состояние, мастерство заморских ювелиров, оказались не важны, и даже больше – символом трагедии. Будь такая возможность Эйгер променял бы всё что у него осталось хотя бы миг чтобы попрощаться. Но чудес не бывает – высеклось скорбью на сердце, а душу заклеймила непомерное горе. Мир больше не будет как прежде.

Для Эйгера его больше нет.

Оставшись наедине с мыслями, приходит понимание какого это быть одиноким в огромном мире. Никакие слава или богатства не принесут утешения, если ты никому не важен. Если ты и есть тот самый символ трагедии.

На подъездной возникли огни. Они приближались. Стук копыт резал слух. Кучер Фередерико слетел с кареты, не дожидаясь пока лошади угомоняться и посеменил среди тел к Эйгеру.

– Мастер Эйгер?! Что случилось? Мастер Эйгер? Что с моими матушкой и Зоей?

Эйгер покачал головой не в силах вымолвить и слово. Будто прямо сейчас его грудную клетку какой-то незатейливый хирург вскрывал и тут же передумывая обратно резко скреплял, всё что оставалось Эйгеру это корчиться от боли и отрывисто дышать.

Фредерико сорвался к особняку, были слышны его всхлипы, как он петляет среди тел проскальзывая по аллее.

«Ну вот и всё», – сказал себе Эйгер.

Руки подтянули скатившееся с ног ружьё, упирая рукоять в камень, а холодный ствол приставил к подбородку.

«Кто же тогда отомстит за нас?» – в расколотом сознании Эйгера пролился самый прекрасный голос, заверяющий голос его Аллиэйры, словно пение ангела из сна, но он не спал, а случившееся не было кошмаром.

Ошеломлённый возникшим призраком родного голоса Эйгер вслушивался в темноту в надежде услышать самый успокаивающий на свете голос вновь: кроме шума сверчков, порывистого и теряющегося ветра в ночи натыкающегося на деревья и кусты, собственного отрывистого дыхания и дикого рокота сердца будто он болен, отдалённого клацанья копыт теряющегося в дали – его слух не улавливал ничего.

Использовав ружьё как трость он поднялся. Направился искать. Искать её.

Опущенный взгляд перетекает от силуэта к силуэту. Словно бродя по узким морозным улочкам каменных склепов, оказавшись в окрестности могил родных и знакомых, вытесанные в камне пред взором Эйгера, проносятся навеки застывшие лики, каждый с первородной жадностью отхватывая частичку жизни.

Стараясь не смотреть на ужасные увечья, практически разделяющие тела на две части: один аккуратный удар, словно хлыстом, вспарывая человека как какую-то пиьяту оставляя вокруг схожий след. Сердце сильнее стучит с каждым шагом сопровождающимся очередным проплывающим мертвецом в реке крови, ясно пологая, что рано или поздно найдёт Алли, но как бы к этому моменту его сердце просто не разорвалось внутри: ведь такой пытки он бы не вынес. Эйгер ещё не знал: путь и ожидание не самое страшное что было на его ждало.

Самое страшное это жить – после.

И только человек обладающей подлинной силой воли мог выйти за ограничения бренного тела и мыслей, отбросив былое как чуждую жизнь, позабыв о прошлом чтобы переродиться и расцвести подобно раскалённому фениксу принявшего свою судьбу.

Мало-помалу леденящей ужас нескончаемого изумления сменяется жгучим любопытством. Эйгер набирает шаг не в силах ждать: чем дольше медлил, тем больше шансов, что он не дойдёт.

Всюду следы… Его. Фредерико. Лапы псов. Уже не надеясь встретить вновь, пусть небольшие, но ещё раз также родные души, ведь мир неистово суров.

Вновь взобравшись по ступеням, обступая призрак друга, Эйгер смотрит из парадной: Фредерико рыдает на любовь безвозвратной, склонившись над телом Зои: пиемником горя и зла.