. Из-за этой прочной привязки к земле все «чужие племена… неизбежно должны были избегать нашей virtus[201]»[202]. Территориальное мышление, которое здесь шаг за шагом представляет себя как национальное или «народное», порождает генеалогические конструкты. Они способствуют созданию закрытого пространства и подчеркиванию различий между своим, которое теперь всегда превосходит чужое, – и этим чужим. Территориальной силе и достоинству – о национальной гордости говорить еще рано – противостоит позорище бездомных, слабость рассеянных по всему миру нецивилизованных потомков Хама.

Указания самих цыган на свое происхождение на фоне гуманистически х генеалогий очень скудны. В анонимном труде 1701 г. сообщается, что они «клятвенно заверяли / что первоначально были христианами /…что король мавров / который, по мнению папистов / звался Каспар /…якобы был их первым христианским королем»[203], что автор-протестант без особых рассуждений счел невероятным. Все вновь и вновь в качестве родины цыган называют Египет, который им пришлось покинуть, чтобы век странствовать. В одной из самых драматических версий утверждается, что «в Египте пойдет… кровавый дождь»[204], если они когда-нибудь станут оседлым народом[205]. Всякого рода генеалогические спекуляции были более чем на руку тем, кто на заре Нового времени проводил политику изоляции и изгнания. В историографических трудах и обзорах того времени за подробным изложением нередко следует тезис о том, что цыгане – это не народ, а особая разновидность пройдох и попрошаек. Томазиус в своем труде «Занимательный трактат о цыганах» (1702) проводит различие между цыганами по цвету кожи и делит их всех на исконных «темнокожих» и более поздних «светлокожих».

Что / хотя еще среди нынешних цыган / некоторые / которые остались / происходят от тех первых / только у них другая и светлая кожа / без сомнения / это состоящая из множества праздных людей / всевозможных наций, сбежавшихся вместе, толпа людей / […] которые отличаются очень сильно от тех самых старых[206].

Именно эта точка зрения укрепляется и в Англии: «Я не разделяю мнение, что они относятся к чисто восточной [sic!] египетской расе, в последнее время они сильно перемешались с нашими собственными национальными нарушителями закона и бродягами»[207]. В Испании после одного королевского эдикта при переписях населения начали учитывать и тех, кто

…хотя и не происходит от цыган, но перенял их язык, одежду и обычаи. К таким людям должны применяться все меры, профилактические мероприятия и штрафы, которые предусмотрены для цыган; различия не делается[208].

Агасферус Фритч (1629–1701), который, ссылаясь на Альберта Кранца и поддерживая «египетскую» традицию, характеризует этих людей «как / черных и безобразных / как будто сваренных солнцем / грубых в одежде и во всех своих поступках / чрезвычайно склонных к воровству и грабежу / включая и женщин этого народа»[209], присоединяется к тому мнению,

…что именно цыгане / а нынешние в особенности / суть не что иное / как воровское сообщество / и своего рода воистину тесно сгустившееся месиво со дна кастрюли всякого праздного и плутовского сбродишки / который собирается / из разнообразных народов, обитающих неподалеку[210].

Решительнее всех отметает данные о происхождении Ганс Фридрих фон Флеминг (1670–1733), называя их обманным маневром цыган:

Этот сброд сочиняет, будто бы их родина – Малый Египет, и происходят они от Хуса, который был сыном старого отца племен Хама, от которого ведут свое происхождение все египтяне и эфиопы… Но теперь более чем слишком хорошо известно, что эти цыгане суть не что иное, как сбежавшееся вместе злое отребье, что не имеет желания работать, а хочет сделать своей профессией безделье, воровство, распутство, обжорство, пьянство и карточную игру… Они красят себе лица зелеными скорлупками грецких орехов, чтобы выглядеть еще страшнее, а также чтобы внушить несведущим людям, будто они ведут свое происхождение из жарких полуденных стран