– Вы командир, – сказал Чугунков. – Самый нормальный. Вам только нужно научиться ругаться матом. И будет полный порядок.

– Это неверно, молодой человек. Я знаю многих командиров разных рангов – людей исключительно культурных.

– Разных рангов – другое дело, – ответил Чугунков. – Но взводный и ротный должны уметь говорить по-свойски. Иначе им хана!

– А что такое «хана»?

– Конец, – пояснил Чугунков. И как-то посуровел, напрягся и стал осторожно пятиться назад. Потом он скользнул за камень, а еще через несколько секунд спрыгнул в расщелину.

Локтев потерял его из виду. Повернулся. Поднес к глазам бинокль и стал смотреть вперед.

Солнце еще не забралось в зенит. Светило слева над горой. И легкое марево дрожало перед фронтом, нежное, как ранний цветок. Стволы кленов и ясеней отливали обманчивой синевой, тогда как верхушки деревьев были багряно-желтыми, потому что марево струилось низом и солнце ласкало увядающие листья заботливо, щедро.

Немцы прятались там, за стволами деревьев. Вспышки их автоматов и пулеметов выдавали себя, словно огни маяков. Но патронов во взводе Локтева оставалось мало. И он уже час назад распорядился стрелять только наверняка.

К несчастью, противник патронов не экономил. И мин не экономил тоже. С пронзительным завыванием, шипением и свистом они неслись к высоте Сивой, норовя угодить в вершину, где затаились корректировщики. Засекли их немцы визуально или запеленговали работу радиостанции, Локтев не знал. Но у него не было сомнения: враг обнаружил корректировщиков и поставил своей целью уничтожить их.

Возможно, это уже случилось. Локтев не был уверен, что корректировщики живы и продолжают выполнять задачу. Молчание артиллерии лишь усиливало его беспокойство.

По цепи – беспроволочному телеграфу – пришло сообщение: противник в составе усиленного взвода атакует северо-восточный склон высоты.

«Надо спешить туда, – подумал Локтев. – Кажется, меня убьют. Вот только поднимусь и спрыгну в расщелину. Тогда Чугунков найдет мое тело, если, разумеется, вернется целым и невредимым. Нет, Чугункова не убьют. Это у него на лице написано. У снаряда и у пули понимание есть, что им можно, что нельзя. Есть ли? В народе говорят: смерть слепа… А может, остаться здесь? Ну какая от меня помощь там, на северо-восточном склоне? Из автомата стреляю хуже некуда. Нет. Не пойду».

И он встал не таясь. Равнодушно спрыгнул в расщелину. Вышел на склон. И, будто во сне, пренебрегая всеми правилами военной маскировки, размеренным шагом, сутулясь, пошел на северо-восток. Может, вокруг него свистели пули, может, нет, Локтев не знал, потому что не замечал ничего.

И бойцы взвода, увидев своего командира, спокойно шагающего вдоль позиции на виду у противника, не просто подивились его смелости, но и заразились ею. И каждый стал силен, как дюжина. И противник вновь отступил с большими для себя потерями…

Локтев сидел, прислонившись спиной к теплому шершавому камню, и видел над собой бесцветное солнечное небо и твердь горы, уходившей ввысь стремительно и круто.

Чугунков говорил:

– Там полный разгром. Они расквасили всю вершину – лейтенанта и матроса – подчистую. Радист ранен в бедро. Перевязал как мог.

– Рация?

– Была цела. Он с морским штабом связь держит.

– Потому немцы и бьют.

– Да, – удивленно согласился Чугунков. – Как я сразу не сообразил.

– Радиопеленг.

– Ему надо прекратить передачи, – сказал Чугунков. – Может, фрицы тогда отстанут.

«Надо связаться с майором Журавлевым, – подумал Локтев. – Надо просить помощь и боеприпасы. Отобьем одну атаку, самое большее – две… А что дальше?»

– Вы побудете здесь за меня, – сказал Чугункову.