Тем временем начались занятия, о чем возвестил куплет из «Пожалуйста, пожалуйста» Джеймса Брауна – прихотливой альтернативы обычному звонку. Студенты, честя ретрограда-директора, разбрелись по классам. Дождавшись, когда коридор опустеет, я стал ходить от двери к двери, заглядывая в аудитории.

Все было напрасно. Тогда я поднялся этажом выше, где располагались два танцевальных зала с застекленными стенами. Около одного из них собралась непонятно откуда здесь взявшаяся толпа взрослых. Я подошел, заглянул внутрь – и отпрянул с судорогой отвращения! Одетая в белоснежное обтягивающее трико, Лидия проводила ознакомительный урок по классическому балету для группы детей пяти-семи лет.

«Страх мы получим на завтрак, а на обед – неописуемый ужас…» – ошарашенно подумал я, наблюдая за тем, как Лидия, высоко подпрыгивала и легко кружилась на пуантах, с какой-то особенной игривостью и лукавством глядя на малышей своими темными сияющими глазами. Те пытались повторить ее движения – и падали, падали, падали! Иногда они возбужденно оглядывались на взрослых, желая убедиться, что те наблюдают за всем этим – и хохотали, хохотали, хохотали! Словом, вели себя, как самые обычные дети!

Увиденное едва не поставило крест на моей миссии. Выражаясь сухим языком официоза, еще до обеда на стол комиссара должен был лечь рапорт об окончании расследования, а заодно и мои ствол и значок. Я уже был готов немедленно развернуться и отправится восвояси – то есть жениться в Нью-Йорк. Остановило меня только то, что Лидия показалась мне какой-то уж слишком красивой.

Я постоял, невольно любуясь ее потрясающей точеной фигуркой и гипнотически-плавными движениями; потом постоял еще немного, уже не в силах отвести от нее взгляда – и так и остался стоять в восхищенном оцепенении, успев лишь подумать: «Не лишком ли часто я стал цепенеть в последнее время?» Родители рядом со мной, правда, находились в таком же ступоре, и тоже не могли оторвать глаз от Лидии и своих детей.

Вот этот самый морок всеобщего обожания и заставил меня очнуться. Я вспомнил, что точно так же цепенел, когда она смотрела на меня. Это было странно, и это было неправильно. Я решил действовать. Сорвав с себя дурацкий картуз, шарф и очки, я бросил все это на пол и обратился к пожилой чернокожей женщине рядом со мной, державшей в руках детский рюкзак.

– Мэм, я детектив Розетти из полицейского управления Ричмонда. Могу я задать вам пару вопросов?

Женщина вздрогнула:

– Как?

Я повторил сказанное, ткнув ей в лицо свой открытый бумажник. Без неуместной сейчас придирчивости ознакомившись с моей скидочной картой в «Краун таун», старая леди рассеянно спросила:

– Да, офицер… И чем же я могу вам помочь?

Я отвел ее в сторону, придерживая за рукав. Она ощутимо упиралась.

– Мэм, мы изучаем случаи вовлечения детей в различные религиозные секты. Проверке подлежат все организации в Ричмонде, связанные с обучением детей… Вы можете что-либо нам сообщить об этой учительнице танцев, мисс… э-э… Грант? Вам ничего не показалось подозрительным? Мэм?

– Что вы имеете в виду?

– Может быть, вы совершенно случайно заметили ее на полночном шабаше «Сатанинского причастия», где она исполняла для беснующихся под трэш-метал сектантов разнузданный стриптиз?

Женщина наконец отвлеклась от шоу и ошалело посмотрела на меня:

– Господи… что?

– Это просто пример, мэм. Мы в полиции часто пользуемся такими, чтобы избирательно воздействовать на центры ассоциативной памяти допрашиваемых.

– Да бог с вами, офицер… м-м…

– Детектив. Детектив первого класса Розетти.

– Бог с вами, мистер Розетти! Как можно подозревать в чем-то подобном эту девушку? Она ангел!