Но вечна сладость подчиненья.
По Риму кошки бродят. Гроб
Господень ожидает мщенья.
И так захочется любви,
И так – песком из горсти – нежность,
Что даже миг останови
И будешь лишь школяр прилежный.
Войдет в игольное ушко
Дикое счастье паладина.
Макакой жизни половина
Висит, придушена кишкой.
Любовь моя! Зрачками и ногтями,
Коленями, зубами и локтями
Вцепись в сей ледяной сугроб.
Иду по воздуху, ступаю,
Зеваю, время колупаю,
Засну – и снова начинаю
Игру с названьем круглым «гоп».
5 декабря 1974
313.
Говорили вокруг о минутном.
Я не вспомнил, не смог, отошел.
Тихо музыка длилась о смутном
И мешалась, и падала в шелк.
Изгибались упругие снасти
И Бетховен, далекий, чужой,
Умолял, цепенея от страсти
Перед будущей знойной толпой.
Но вонзался. Был близок в пожатьи
Этой кожи тугой разговор.
Эта бережность. Это прижатье.
Эта жалоба взгляда в упор.
6 декабря 1974
314. Астроному Джорджу Чумкину
Твои глаза умеют слышать,
Как астероид гонит вверх.
Как жаль, что ростом ты не вышел,
Чтоб прекратить вращенье сфер.
Сиди с трубою, где повыше,
Дивись и подавай пример.
Сиди, выдумывай законы,
Давай, высчитывай, дурак,
С самонадеянностью кроны,
Распутав корни кое-как.
Миров причудливых кулоны
Волнует Млечность. Дышит так,
Что запотели телескопы,
А доктор Чумкин занемог
Вновь похищением Европы.
Он в бездну лезет, словно бог.
6 декабря 1974
315. Август
Стали ночи темнее и звезднее.
Здравствуй, сердце! Твое пробуждение
Отмечают соцветия поздние
И уставшие жить растения.
Вот и август уходит рыбою
В темный омут тягучим золотом, –
То ли леса янтарной глыбою,
То ли вод черным кварцем сколотым.
Отзовется канал, канавка ли,
Над которой стою, лопатками
Упираясь в перильца шаткие.
В небе звезд намело – мильон.
Значит, скоро зима, коль вьюжится.
Коль метелью вверху утюжится
Этой звездной пурги налет.
Значит, снова торить дороги нам
По скрипучим дням, по сугробинам.
Снова пить губ январских мед.
21 января 1975
316.
Оле
Девочка, путь повторяя,
Смело смотри. Говори
Все, что походка шальная,
В тело вбиваясь, горит.
Все, что задумали руки,
Чем оживились глаза, –
Лишь наполнители губки,
Выжатой вновь, до аза.
Может быть, тот выжимальщик,
Видя, как щечки горят,
Даст тебе нежный и тающий,
Мыслью опоенный взгляд,
Даст тебе прелесть движений,
Беглость улыбки, сто сот
Сладких, медовых влечений,
Греющих тихий висок.
29 января 1975
317.
Голова ты моя, голова
Сожаления, как жернова.
Перемелется, будет мука.
Так зачем этот взгляд свысока?
Для кого эта жалкая спесь,
Если только что вышел я весь?
И кому теперь нужен мой рот
Что в песках погребенный живет?
Он живет там, как дюна, сухой,
Заслоненный горячей рукой.
Тихо луны поют облакам.
Сердце рыщет по черным пескам.
6 февраля 1975
318.
Таежный ключ, брусничатый, студеный!
Немое детство. Говорок воды
У лиственницы угольно-зеленой…
Ты напоил меня до ломоты.
Ты опоил меня. Все сказано тобою.
Что говорить? Тот говорок воды,
Тот рой песчинок был подобен рою
Бесценных слов, запутавших следы.
11 февраля 1975
319.
А что за этим лобиком таится?
За этими глазами? Что им снится?
За этим ртом, полуоткрытым, сочным,
Сверканием зубов, сиянием молочным?
Нас стережет лихая переправа.
Налево трус идет. Храбрец – направо.
А прямо тот, кому уж все равно,
Что падать к звездам, что лететь на дно.
25 февраля 1975
320. Сонет
Окно на третьем этаже.
Весь вечер там темно и пусто.
А в сквере от шагов и хруста
Темно и пусто на душе.
Дорожка снежная в душе.
Скамья для стынущего чувства.
Вся бутафория искусства
Настроена играть уже.
Лишь самолюбия зверек
Вопит. Ему и невдомек,
Что снег затоптан и прибит,
Что эту пьесу освистали,
Хотя она была местами
Совсем недурственна навзрыд.
11 марта 1975
321.
Остуди голову на крыльце.