Погляди лесу в его лицо.
И кивнет черное в его лице.
И ответно вздрогнет твое крыльцо.
В подземелье ночи царит лес.
Свет и смех затворила дверь.
В молчаливой толпе кустов, небес
Задержи дыханье, как чуткий зверь.
И когда ты станешь совсем тих,
Будешь кровью в воздух ночной влит.
Будешь жить изо всех сил своих,
Как живет прорезающий ночь болид.
11 марта 1975
322.
«Кто я? И где? И зачем я такой?»
Очень любил повторять он.
А оказался однажды больной,
Нищий, забытый, на пару с женой.
Благо, что всем непонятен.
Всем непонятен, когда захлестнет
Темная, сладкая сила.
Всем непонятен, когда обомрет
От преизбытка нежданных щедрот
Рифмы, что влево косила.
Влево косила, но шла по струне
Связи свободы и долга.
Крик содрогался, как тень на стене,
Крученый, мученый жался к сосне,
Редким прорыскивал волком.
Волком прорыскивал, соколом тек,
Мыслию древа касался.
И оставался янтарный натек,
Омут небесный, в ночи фитилек…
«Жил или только казался?..»
29 марта 1975
323.
«Мне сладко думать о тебе».
Твержу весь день, как заклинанье:
«Мне сладко думать о тебе».
Переплетенная в страданье
Пустая книжечка любви.
Там все готово к написанью.
Готово. Автора зови.
Пусть он изобразит касанье,
Которое, два взгляда свив,
Предполагает умиранье
Двух лодок, пущенных в залив…
Они плывут, едва колышась.
Для них все время истекло.
Из глубины – почти не дышат,
Как губы, вмерзшие в стекло.
март, 4 апреля 1975
324.
Не забыть бы безрогую корову
С высоты заборчика под домом.
Вспомнить бы сапожника живого,
Сопки, сабли, свечи – в горле комом.
Домработницу, как башню в небе,
Обходил бы. И к камням поближе,
К щепкам и траве, турнепсу, репе,
К беленьким монеткам на кону.
Полюблю под партами лягаться,
Вкус чернил припомню, полюблю.
Редкий знак девчачьих провокаций
Оценю и тоже полюблю.
Отойду от матерков дорожных
И леса по книге изучу.
Буду обо всем, о чем возможно,
Думать злей и хуже, чем хочу.
4 апреля 1975
325. Чехов
Из больницы несут обогреться
Полумертвого к доктору в дом.
Медицинского шкапчика дверца
Открывается ногтем с трудом.
Небо хмурится. Лают собаки.
В Петербурге зевает партер.
Сахалинские злые бараки
Уж давно присмотрел квартирьер.
Но российские хляби и топи
Невозможно забыть и проклясть.
То ли дикий довесок к Европе,
То ли дремлющий остов, как знать.
Выйди, доктор, к больным и здоровым.
Всех попользуй их и осмотри.
И России, беременной новым,
Кровь со лба оботри.
5 апреля 1975
326.
Когда ты создаешь подобия природы
Из выжимок своих надбровных дуг,
Когда, как мотыльки, слетаются народы
К настольной лампе, вперемешку, в круг,
Когда ты жизнь свою устало метишь
В багровые, тревожные тона,
Когда любовь в наемном драндулете,
Кричащая навзрыд, еще слышна,
Вздохни свободно. Этот горный воздух
Совсем бесплоден, разряжен и сух.
В делах сосредоточенные звезды,
Лепя пространства, жуткие на слух.
24 апреля 1975
327.
Сердце болит – брат.
Слева ноет – сестра.
Вечером ты богат.
Нищий, как мышь, с утра.
Как тебе там, вверху?
Я, как пастух, готов
Ночью кричать «ау!»
За неименьем слов.
Тихо кривишь рот:
Прошлого не вернуть.
Нижешь за годом год.
Вешаешь их на грудь.
Эти вериги лет,
Тернии и мечты
Мирно сойдут на нет,
Сгинут без суеты.
Старые, сядем мы,
Как и тогда, тогда…
Будет огонь из тьмы
Слизывать нам года.
Значит, живет в глазах
Прошлого ясный свет.
Только проснись в слезах!
Может, и смерти нет.
25 апреля 1975
328.
…А молодость слетает
Тяжелым беркутом в дали,
И легким прахом припадает,
И мокрым пухом облепляет
И не доходит до земли.
Лети и празднуй, дым надежды!
Ты, так похожий на закат,
Одетый в облаков одежды.
К уступам серых побережий
Твои Праксители летят.
И, в невесомости неловкой,
О, в невесомости шальной
Ребенок с солнечной головкой,