Машина все так же медленно, едва ли быстрее пешехода, доползает до небольшой горизонтальной площадки, где можно остановиться, не рискуя сползти по наклонной поверхности к обрыву. Мужчины выбираются из кузова и, расстелив на земле кто предварительно захваченные коврики, а кто, за неимением ковриков, – пиджаки, встают на них на колени и устраиваются на намаз. Из непримкнувших – только Паша с приятелем да водитель. Да и последний, после того как открыл капот машины, чтобы перегревшийся на подъеме двигатель быстрее охлаждался, присоединился к общей молитве.

Вскоре двинулись дальше. А через пару часов горы немного разошлись в стороны, обнажив небольшой кусок плоскогорья. Всю эту относительно ровную площадку занимал маленький памирский кишлак. Дорога упиралась в дувалы4 кишлака и заканчивалась. Дальше – только горы.

На звук работающего двигателя высыпало большинство населения кишлака, в основном женщины и дети. Женщины, встретив своих мужчин, исчезли в узких улочках. А дети, числом не меньше двадцати, выстроились в очередь здороваться за руку с приезжими. Первыми стояли самые взрослые из них. Лет по четырнадцать-пятнадцать – уже почти мужчины по местным меркам. А последними – самые маленькие, лет пяти, а то и меньше. Босые и голые загорелые карапузы тоже расположились друг за другом по росту, вытянув вперед ладошку и молча, солидно дожидаясь своей очереди.

Паша толкнул друга локтем:

– Смотри! Половина – белобрысые и с голубыми глазами. И физиономии будто из рязанской глубинки. Работа заезжего шофера, что ли? Но он тут что, весь кишлак обработал, что ли? Так его бы тут и похоронили. Хотя кто знает? Может, и похоронили?

Приятель задумчиво осмотрел всю очередь. Та терпеливо ждала, не понимая, о чем говорят эти приезжие дяди.

– Вряд ли шофер. Я что-то слышал про блондинистых таджиков. Вроде и в Афгане, и в Пакистане встречаются. Мигранты, они же всегда были. Только называлось это по-другому. Типа «Великое переселение народов».

Заезжие путники честно отработали весь этот почетный ритуал, с каждым пожатием наклоняясь все ниже и ниже. Последние приветствия они проводили уже сидя на корточках. Наконец все счастливые участники этого трогательного действа разбежались, оглашая окрестности радостными воплями. А по направлению к парням уже спускался пожилой аксакал, опираясь на суковатую палку. Подойдя ближе и тоже поздоровавшись за руку, он пригласил ребят за собой.

В горах к гостям относятся с большим уважением. Для них – все лучшее. Поэтому Паша с другом сидят в лучшем жилище кишлака на полу среди подушек и цветных ковриков, рядом с небольшим возвышением, покрытым видавшей виды, но хорошо отстиранной скатертью. Напротив гостей, также на подушках, расположились четверо мужчин из числа самых уважаемых жителей кишлака.

Хозяев интересует быт Москвы. Из них мало кто хотя бы раз в жизни добирался до крупных городов, не говоря уже о столицах. Беседа течет ровно, неторопливо. Знание русского у хозяев далеко от идеального, но достаточное, чтобы задавать несложные вопросы и понимать такие же простые ответы, подкрепляемые энергичной жестикуляцией и улыбками. Наверное, не все ответы воспринимаются правильно, но за вежливым киванием распознать это почти невозможно.

На шесть человек – три пиалы, куда периодически подливается зеленый некрепко заваренный чай, а сами пиалы ходят по кругу, передаваясь из рук в руки. Время от времени в дверном проеме возникает женский силуэт в ярком платье и косынке, закрывающей голову и большую часть лица, и ставит на циновку у входа очередное угощение. В основном это местные самодельные сладости, хотя есть и печенье с конфетами фабричного изготовления. Дальше проема, где, собственно, и двери-то никогда не было, а лишь висит застиранная занавеска на бечевке, женщины не проходят. Не положено!