предпочитали и предпочитают вербальному изложению зрительные образы, представляемые гравюрами, ксилографией и ребусами (так называемыми энигмами), среди которых:

– Иероглифические Фигуры Фламеля (XIV в.);

– Двенадцать Ключей Философии Василия Валентина (XV в.);

– анонимный трактат Философский Розарий (XV–XVI вв.);

– Алхимические Операции Беккафуми (XV–XVI вв.).


В XVI веке также были изданы Amphitheatrum Sapientiae Aeternae Кунрата, Margarita Pretiosa Novella Лациния, в XVII – Aureum Vellus Трисмозина, Atalanta Fugiens и Simbola Aureae Mensae Майера, Philosophia Reformata Милия, Viridarium Chemicum Стольция, а также Cabala Speculum Artis, Natura in Alchimia, Kabbala Denudata, De Lapide Philosophico Ламбспринка, Viatorium Spagyricum, Das Uraltes Chymisches Werk Абрахама Елеазара. В XVIII веке следует отметить Liber Singularis Бахузена, а в ХХ в. – Герметический Синопсис УР АЗА.[69]

Не требуется особой проницательности, чтобы заметить в упомянутых изображениях использование одних и тех же образов, имеющих глубокий смысл для психе оператора, как если бы алхимический символизм соответствовал некоему закону, координирующему образы внутри серии устойчивых глубинных репрезентаций, что предполагает архетипический характер этих образов.

С другой стороны, данный символизм всегда развёртывается на основе образов, обладающих мощным зарядом, мощным воздействием на эмоциональном плане, в то время как одни и те же символы неизменно встречаются на различных уровнях – то есть на профанном (экзотерическом) и на инициатическом (эзотерическом), что побуждает операторов выстраивать свои действия внутри в соответствии с внешними действиями по принципу определённого мимезиса, своеобразной пантомимы, фактически свидетельствующей, по аналогии с двумя указанными аспектами, о соответствии между «внутренним» и «внешним», слитности, гомогенности тела и духа, – короче говоря, о Единой Вещи.

Это становится лёгкой наживкой для тех лишённых понимания, хотя и усердных, простецов, которые верили – и верят – операторам, выступавшим в роли предшественников современных химиков, и заинтересованных в «изготовлении» обычного золота, – не говоря уже о тех, кто воспринял буквально лабораторную терминологию и убежден, что Алхимия состоит в самых настоящих и подлинных химических операциях. Таких в среде алхимиков именовали «стеклодувами», «сжигателями угля», «ловцами дыма», да и как только ещё не называли; в любом случае, говорить об Алхимии как о протохимии является совершенным заблуждением.

Однако химико-спагирическая сторона алхимии в приложении к обычной материи неоднократно способствовала развитию химии, чему можно привести наиболее важные примеры, не нуждающиеся в пояснениях:

– едкое кали (Альберт Великий, XIII в.), не говоря о свинцовых белилах и сурике;

– бикарбонат калия (Луллий, XIII–XIV вв.);

– сернистый эфир и соляная кислота (Василий Валентин, XV в.);

– цинк и химические соединения в медицине[70] (Парацельс, XVI в.);

– бензойная кислота (Блез де Виженер, XVI в.).


После XVIII века в Алхимии стали различать, хотя и в довольно запутанных, тёмных и неясных терминах, два Пути: один называют Влажным, другой – Сухим.[71] Термины эти, однако, совершенно неподходящие, поскольку Путь всегда один, преодолевают ли его при помощи Краткого Искусства («сухой путь») или Долгого Искусства («влажный путь»).

Адъективация «сухого» и «влажного», напротив, справедлива в приложении к двум «фазам» Делания: одна из них «влажная», когда поведение оператора направлено на восприятие, если не сказать, что оно пассивно, а другая – «сухая», когда оператор переходит к поведению проективному, активному, магическому.