И тут Алевтину Витальевну внезапно прорывает:

– Да вы знаете вообще, как пишется роман?!

– Ну понеслось… – тихо присвистнул Митя.

– Вы же даже не представляете, что это такое на самом деле! Это когда вся твоя жизнь, каждое дыхание водоворотом на бумагу затягивается. И не хочешь писать о себе, а пишешь, пишешь… Всё о себе пишешь… и всё для себя. Кто для читателя пишет, тот не писатель. Только тот по-настоящему писатель, кто сам в себе, как хирург, копается и так, дурак, радуется, когда вот сердце собственное у него на ладони бьётся или ещё что-нибудь барахтается напоказ… Читателю что? Он прочитал и дальше пошёл… или в метро поехал… А ты стоишь весь наизнанку и долго ещё в себя обратно всё складываешь… А там уже и фантазий понаприлипло, как ракушек на корабль во время дальнего плавания, и ещё чего-то. И обратно-то всё это уже не помещается… И надо опять доставать, изучать, рассматривать… в общем, новый роман писать.

И только я, широко открыв глаза, начинаю понимать, что передо мной, возможно, новое и пока не оценённое явление в русской литературе, как Митя берёт меня за руку и как бы невзначай произносит:

– Да, Катарина, хотел тебя предупредить, что окружающие всех великих и прочих писателей тоже «прилипают» и «затягиваются»…

Надо сказать, Митя всё ещё не оставил затеи подобрать мне подходящий вариант моего имени и периодически зовёт меня то Китти (спасибо Толстому), то просто Кот… Сейчас, надо думать, новый этап. Катарина. В целом неплохо. Шекспир, однако…

– Эх, дети, дети… – покачала головой Алевтина Витальевна.

– Видела, как она на тебя посмотрела? – нарочито громко шепнул Митя. – Уже запомнила выражение лица, причёску, свитер… А я, пожалуй, отойду, а то тоже в «историю» влипну… – Он демонстративно отодвинулся и продолжал: – А как ты думаешь, кем она нас видит? Братом и сестрой? Друзьями? А может, любовниками?

– Идиот! – сказала я и села за свой стол.

– И тут оскорбления…

Повисло молчание, прерываемое только шелестом клавиш под пальцами Алевтины Витальевны.

– Алевтина Витальевна, – Митя никак не мог успокоиться, – а вот когда вы живых людей в романах описываете, не боитесь, что они узнают себя и претензии предъявят?

– Не боюсь. Я проверяла.

– И что?

– Не узнают.

– Нет, вы точно гений!

– Иди пиши про лекарства… Да, и название напомни, чтобы я случайно не купила.

4

На следующий день Митя прибежал с новой идеей. Чувствуется, что она, эта идея, грызла его всю ночь и теперь ему не терпелось поделиться своим мазохистским счастьем с нами.

Он рассказывал увлечённо, в лицах, стараясь произвести впечатление на публику. Из «публики» – одна я.

Алевтина Витальевна терпела наш трёп какое-то время, но потом не выдержала.

– Слушайте, локализуйтесь уже куда-нибудь, оставьте меня, наконец, в покое! – патетически воскликнула она.

И тут Митя без всякого предупреждения, не включив даже поворотника какого-нибудь, развернулся к ней и заложил новый вираж беседы.

– А вот вы знаете, например, что именно те, кто постоянно требует оставить их в покое, потом жалуются, что они никому не нужны? – вкрадчиво произносит он тоном проповедника-фанатика, и глаза его фосфоресцируют от зеленоватой подсветки аквариума.

– О, какие глубины мысли! – Алевтина Витальевна посмотрела на него поверх очков, а поэтому весьма исподлобья. Типа, и не таких видывали.

– Да ладно, простая статистика… – отмахнулся Митя и добавил после паузы: – А вот какие практические выводы из этого следуют…

– Что, много выводов? – усмехнулась она.

– Да, целых два!

– И какие же?

Надо полагать, Митя почувствовал, что наконец-то завладел всей аудиторией, хитро прищурился, сделал вид, что отвлекся на барбусов, но следил за нами краем глаза. А мы – за ним.