Нравственный критерий не колеблется так же, как не меняется планка человеческого роста. Не бывало великих людей больше, чем было когда-то. Есть поразительное равенство между первыми и последними героями, и никакое наше «просвещённое» XIX столетие не в силах воспитать больше, чем те, о ком писал Плутарх за двадцать с лишним веков до нас. Человеческий род не совершенствуется во времени. Фокион, Сократ, Анаксагор, Диоген были велики, но они не создали «клана». Тот, кто и правда из их круга, не будет назван их именем, а станет самим собой и заодно основателем новой школы. Искусства и изобретения эпох – это лишь её наряд, и они не делают людей сильнее. Вред, нанесённый техническими «улучшениями», может перекрыть их пользу. Гудзон и Беринг совершили такие открытия, пользуясь простыми лодками, что восхитили Перри и Франклина, и те при всей роскоши научно-технических снаряжений не превзошли их. Галилей с одним «театральным» телескопом увидел более чудную картину звёзд, чем кто-либо после него. Колумб открыл Новый Свет на небольшом судне без палубы. Забавно видеть, как из употребления исчезают и гибнут те самые средства и приборы, которые ещё недавно были сенсационной гордостью. Великий гений возвращается к сути человека. Мы считали, что прогресс военной науки – один из триумфов, но Наполеон завоевал Европу с помощью бивуака, по сути вернувшись к «голой отваге» и отбросив все громоздкие приспособления. «Невозможно иметь идеальную армию, – сказал он Лас Казасу, – не отменив вооружений, складов, интендантов, обозов, до тех пор, пока, в подражание римским легионам, солдат не будет получать зерно, молоть его на ручной мельнице и печь себе хлеб сам.»

Общество – это волна. Волна движется вперёд, но вода, из которой она состоит, не поднимается с долины на гребень. Единство это лишь явление. Люди, составляющие нацию сегодня, завтра умрут вместе с их опытом.

И потому полагаться на Имущество (включая и доверие к государствам, которые его охраняют) означает не доверять самому себе. Люди столько времени смотрели «вовне», что привыкли считать религиозные, научные, гражданские институты стражами собственности, и любое посягательство на них вызывает у них ужас, словно это нападение на их добро. Они оценивают друг друга, исходя из того, что у кого есть, а не кто он есть. Но человек, обладающий культурой, начинает стыдиться своего имущества, проникшись новым почтением к собственной природе. Он особенно ненавидит то, что досталось случайно, – по наследству, даром или даже преступлением; оно представляется ему не настоящим владением, оно не укоренено в нём и лишь лежит без движения, пока никакая революция или вор не отнимет его. Зато то, чем человек становится, неизбежно переходит к нему, и всё, что он приобретает таким образом, – это «живая собственность», не зависящая от воли правителей, толпы, переворотов, огня, бури, банкротств. Она возрождается везде, где человек дышит. «Твоя доля жизни, – сказал халиф Али, – сама ищет тебя; будь спокоен и не ищи её». Из-за нашей зависимости от внешнего барахла мы так трепещем перед «числом». Политические партии собирают многолюдные съезды; чем больше собрание, чем громче возгласы «Делегация из Эссекса! Демократы из Нью-Гэмпшира! Виговцы из Мэна!» – тем более воодушевлённым чувствует себя молодой патриот. Также и реформаторы созывают конгрессы, голосуют, принимают резолюции толпой. А Бог не придёт к вам этим путём, ему угоден метод строго обратный. Лишь когда человек откажется от всякой внешней поддержки и останется в одиночестве, он становится сильным и способен превозмочь. С каждым, кто присоединится к его знамени, он, наоборот, становится слабее. Разве человек не лучше целого города? Не проси ничего у людей; в непрестанном круговороте всё исчезает, а ты один должен стать непоколебимой колонной, поддерживающей всё вокруг. Тот, кто знает, что сила – внутри, кто видит, что слаб, ибо ждал добра извне, и, осознав это, без колебаний отдаётся своей мысли, тот сразу выпрямляется, стоя ровно, обретает власть над телом и вершит чудеса, подобно тому, кто стоит на ногах, а не пытается стоять на голове.