Связь души с Божественным Духом настолько чиста, что грех – вставлять сюда какие-то «посредники». Когда Бог говорит, Он даёт не одну вещь, а всё сразу: озаряет мир своим голосом, бросает лучи света, времени, природы и душ из центра нынешней мысли, заново творя всю картину. Когда сознание просто и открыто для небесной мудрости, ветхое уходит в прошлое: средства, учителя, тексты, храмы становятся ненужны; душа живёт сейчас, поглощая и прошлое, и будущее в одном настоящем мгновении. Всё делается священным, будучи соотнесённым с этим источником, – и одно не менее другого. Все вещи распадаются к своему центру, к своей причине, и в этом всеобщем чуде исчезают все мелкие и единичные чудеса. Если человек утверждает, что знает и говорит о Боге, но уводит вас к терминологии какой-то древней, истлевшей цивилизации, – не верьте ему. Разве желудь лучше дуба, в котором он раскрылся и достиг совершенства? Разве родитель лучше ребёнка, которому передал свою зрелость? Откуда же тогда берётся весь этот культ прошлого? Века сговариваются против ясного ума и верховной власти души. Время и пространство – это всего лишь физиологические краски, которые даёт нам глаз, а душа – это чистый свет: там, где она, там день; там, где она была, – уже ночь. История становится навязчивой и вредной, если она не более чем весёлая притча о моём собственном бытии и становлении.

Человек робеет и оправдывается; он уже не держится прямо, не смеет сказать «Я думаю» или «Я существую», а все время ссылается на мудрецов и святых. Ему стыдно перед любой травинкой или розовым кустом на ветру. Эти розы у меня под окном не вспоминают прежние розы и не ждут будущих – они целиком в том, чем являются сами, сегодня вместе с Богом. Им неведомо время. Это просто роза, она безупречна в каждом мгновении своего бытия. Пока не раскрылся её бутон, в нём уже есть вся жизнь; расцвев, она не становится «больше»; когда остаётся лишь корень без листьев, она не становится «меньше». Её сущность в полноте удовлетворена, и она во все моменты одинаково гармонирует с природой. А человек всё переносит на завтра или вчера; он не живёт в настоящем, он оглядывается на прошлое с сожалением и не замечает окружающих богатств, тянется на цыпочках в будущее. Он не может стать ни счастливым, ни сильным, пока не научится, подобно природе, жить в настоящем, над временем.

Вроде бы и так ясно, а вот как много сильных умов не решается услышать Бога, если Он не говорит цитатами из Давида, Иеремии или Павла. Но не всегда мы будем придавать так много значения кучке цитат, нескольким ярким биографиям. Мы похожи на детей, заучивающих наизусть наставления бабушек и учителей или, когда подрастаем, фразы встретившихся нам людей таланта и характера, а потом неловко пытаемся точно воспроизвести эти слова. Но стоит достичь того же взгляда на вещи, который был у тех, кто произнёс эти слова, – мы начинаем понимать их смысл и отпускаем их сами. Когда понадобится, мы и сами найдём такие же хорошие слова. Если мы будем жить подлинно, мы будем видеть по-настоящему. Сильному человеку быть сильным так же просто, как слабому – слабым. Когда мы открываем новые горизонты, мы охотно выбрасываем из памяти запылившиеся сокровища. Когда человек живёт в согласии с Богом, его голос звучит сладко, как шелест кукурузы или журчание ручья.

И вот, наконец, самая главная истина в этом предмете остаётся недосказанной, и, возможно, её вообще нельзя выразить словами, ибо всё, что мы говорим, – лишь далёкое воспоминание интуитивного озарения. А если попытаться приблизиться к ней, я бы сформулировал это так: когда рядом с тобой благо, когда ты ощущаешь полноту жизни в себе, оно не придёт по знакомым или привычным тропам; ты не увидишь чужих следов, не услышишь голосов людей; ты не узнаешь никакого имени; путь, мысль, добро – всё будет абсолютно новым и чуждым прежнему опыту. Ты уходишь прочь от людей, а не к людям. Все, кто когда-либо существовал, становятся забытыми слугами этого пути. И страх, и надежда остаются где-то внизу, они здесь неуместны. Даже надежда здесь выглядит чем-то низменным. В час видения нет ничего, что можно назвать благодарностью или истинной радостью. Душа, поднявшаяся над страстями, видит единое основание и вечную причину, созерцает само собой существующие Истину и Праведность и успокаивается в осознании, что всё идёт как надо. Огромные просторы природы – Атлантика, Южные моря, годы, столетия – не имеют значения. То, что я ощущаю сейчас, лежало в основе каждого прошлого состояния жизни и обстоятельств, как лежит и под настоящим, и под тем, что мы называем жизнью, и под тем, что мы называем смертью.