Все эти события все этих дней происходили для Николая словно в тумане; как будто какой-то другой Николай вставал по утрам с постели, занимался делами, с кем-то встречался, о чём-то беседовал, чему-то удивлялся, над чем-то смеялся, ел, спал, ездил, ходил, курил,– а он лишь за всем наблюдал, находясь где-то рядом, из своего, едва проницаемого, туманного облака-марева… Внезапно туман рассеивался. Он видел голубое бездонье небес и озорно улыбающееся солнышко… Её лицо!..

Это было как сон, как одно нескончаемое, неотпускающее, непрерывное наваждение – и справиться с ним было выше его сил. Да он, если честно, и не хотел справляться!..

Прилетев из Москвы, Николай первым делом позвонил Ольге – из ближайшего замеченного в здании аэропорта таксофона. Длинные гудки перемежались, перебивались, заглушались отдававшимися в ушах ударами сердца, лихорадочными, пульсирующими толчками стучала в такт им кровь в висках…

Трубку подняла Ольга!.. Да, дома… сегодня в отгуле… да, свободна…

Они встретятся! Сегодня он её увидит!..

Закуривая, Николай вышел на улицу. Огнедышаще-сухой, как в сухой сауне, воздух – почти недвижим; чуть шевелятся немощно, безвольно обвислые листья на ветках черёмух и клёнов в клумбах невдалеке. Ослепляющий шар-светильник добела раскалённого солнца в самом возвершии небесного голубого шатра – почти отвесно над землёй.

Разогретый до пластилиновой мягкости, блистающий чёрными блюдцами талой смолы асфальт на стоянке такси – обжигает: тонкие, «бумажные» стельки в туфлях – самодельные бабушкины горчичники, особый, «огненный», эффект которых достигался путём нанесения поверх фабричного слоя горчицы – слоя бабушкиной домашней горчицы; такие она прикладывала ему к стопам, когда однажды он, мальчонка, приехав с родителями к ней, отцовой матери (светлой памяти Олимпиаде Леонтьевне в девичестве Светозоровой), простудился и заболел. Пекло-о!..

Жарким, жарким выдался тот июль в их родном южном городе, стабильно под и за сорок по Цельсию, весь месяц, день в день!..

И такими же жаркими, страстными, неистовыми, до мокрых простыней, до экстазного сладостного изнеможения и полного растворения друг в друге, когда весь мир вокруг переставал существовать, а душа, словно бы она, как и их любовь, была у них теперь тоже одна на двоих, воспаряла и устремлялась в Космос, безначальный и бесконечный,– такими были их встречи!..

И с первой встречи их взаимное притяжение было столь невероятно сильно, что чудилось им, внушало отчаянно-отважную веру, что способно оно превзойти, преодолеть даже и самое земное притяжение и что не расстанутся они и на Небесах, – никогда!..

И таким же невероятно сильным оно оставалось все ровно тридцать лет (если не со дня свадьбы, а с первой встречи считать), что проживут они на Земле вместе.

И ровно тридцать дней (если годы в расчёт не брать, а если брать, то и лет тридцать тоже) составила разница между другими двумя датами, памятными совершенно, полярно по-разному: самой феерически-яркой по своему счастливому эмоциональному потрясению, искромётной, чарующе-завораживающей, когда первого июля они познакомились; и самой прискорбной, тяжкой и горестной, когда тридцать первого июля (тридцать лет спустя) пробил безвременно смертный час Николая, – и изник, померк с той утратой благословенный свет семейного очага, занавесилось светоносное счастье звонкое чёрным саваном беспросветного траура…

6

Вы это тоже замечали?

Влюблённые часто ведут себя как дети. И разговоры у них зачастую такие же бесхитростные, незатейливые, порою наивные, зато и очень-очень честные, искренние. И слова они порою намеренно коверкают, чтобы произносить их как дети, сюсюкая: «Ах ты, мой холосый (