За окном поезда светало. Промучившись без сна всю ночь, вконец измотав себя крайне возбуждённым состоянием, она решила выйти из купе, чтобы не разбудить соседей. Обуваясь, Лена почему-то вспомнила любимый с детства фильм и непроизвольно произнесла надтреснувшим шёпотом: «Прям какое-то „тридцать первое июня“!»

С какой стати ей так подумалось? И почему вдруг в сознании образовалась эта мистическая дата, рождённая литературным талантом Джона Пристли? Её нет в календаре, но тем не менее она проявилась и напомнила о своём существовании в её сознании именно в этот переход между тридцатым днём июня и первым днём июля! Подсознание управляет нашими мыслями, не отчитываясь в этом разуму. Почему ей вспомнилась экранизированная история любви средневековой принцессы Мелисенты и художника Сэма из XXI века, которая случилась на пересечении временной спирали бытности сказочного королевства Перадор в XII веке и современного Лондона в лунный день тридцать первого июня?

Ночь в поезде, как и ночь из книжного романа, оказалась порталом, обратного выхода из которого для неё уже не было. Дневной сон её тоже не спас. Стоило ненадолго провалиться в дрёму, как тут же возникали мелькания лиц, вперемешку с абстрактными событиями, и везде непременно ощущалось присутствие Алексея. Его имя прочно засело в её голове, навязчиво преследуемое неясными чертами лица, стоило только закрыть глаза. Вырываясь из бредового плена, она с трудом могла вспомнить сюжет сновидения, больше похожего на «выжимку» воспалённого сознания, мощного сексуального возбуждения и чувства «девичьей» эйфории.

Угасая и успокаиваясь, ощущения снова вспыхивали предчувствием волнительной встречи, будто тот, о ком были грёзы, должен был с минуты на минуту объявиться в купе. Понимая, что это полный бред, она не могла объяснить себе, что за «вирус счастья» поселился в ней.

По приезду домой Лена надеялась избавиться от странного «состояния», не догадываясь о его истинной природе. С таким явлением она никогда не сталкивалась, поэтому, отдав всё на откуп времени, физически растворилась в привычном потоке дел. Но глубоко внутри её сознания происходили изменения, нагнетаемые беспокойством бессонных ночей.

К счастью, наблюдать её ночные бдения было некому. Обстоятельства оставили в этой ситуации Лену одну, что освобождало от ненужных, обременительных объяснений. Муж был на вахте, сыновья уехали в Питер. День проходил за днём, и всё обретало цикличный характер.

Плотно задвинув шторы, чтобы не впускать свет полярной белой ночи, она каждый раз безрезультатно пыталась погрузиться в состояние покоя. Но стоило задремать, как тут же её бросало в пучину из обрывков фраз и размытых образов. Никакого сюжета в сновидениях не было, кроме постоянного присутствия Алексея – он был везде и во всём. И это «ВСЁ» превращалось в хаос клубком скатанных осязаемых волокон параллельной реальности. Периодически выходя из болезненной дрёмы мистического морока, она словно вырывала себя из чьих-то цепких лап, определённо, испытывая невероятное возбуждение и реально ощущая, производимые с её телом сексуальные действия. Что с ней происходило? Какая роль в этом бреду была у Алексея, с которым она едва знакома? Откуда эта страсть к нему? Ни его лица, ни голоса она не помнила, но медленно сходила с ума от возбуждения.

Попытка оправдать всё возрастными изменениями женского организма рушилась о стену голого факта: этот бред накрыл её одномоментно – в ночь с тридцатого июня на первое июля, стерев границы в сутках. С того времени ночь стала своего рода пунктиром, созданным из рваных фрагментов «больного» сна и вынужденного бодрствования. Смена времени суток вообще перестала иметь какую-либо определённую структуру. И если вначале новизна ощущений накрывала эйфорией её дремлющее желание страсти, приводя в состояние возбуждения, то спустя время уже не радовала, а мучила, заставляя серьёзно задуматься об угрозе надвигающейся психической катастрофы. Продолжаясь третью неделю, с ней происходила аномалия. Что это могло быть? Чертовщина, морок, магия? Чем бы это ни являлось, это уже было невыносимо.