– Иногда не помешает чуточку постараться, –  возражает мама.

– Могу сказать тебе то же самое.

Я дергаю за пояс ее халата. Она смеется. Ее смех удивляет нас обеих. У мамы такой вид, будто она сейчас заплачет, но вместо этого я слышу:

– Надо будет купить тебе новую пару. К следующей осени.

_>••

По-моему, даже когда папа был еще жив, из них двоих она все равно была более замкнутой. Противоположности притягиваются и все такое. Теперь у нее есть только одна настоящая подруга –  Джулия, да и то лишь потому, что она не поставила на ней крест и живет по соседству. Когда-то давно, в промежутке между периодом ночнушки с синими цветочками и тем состоянием, в котором она пребывает сейчас, у нее бывали приступы какой-то нездоровой активности. Я прекрасно это помню. Она словно выплывала из воды на поверхность, судорожно хватая ртом воздух. Она была похожа на путешественницу во времени, которая вдруг не понимает, в каком году оказалась. Помню музыкальные занятия для мам и детей и как унизительно было оказаться намного старше присутствующих там малышей. Она оставила меня в классе, едва закончилась половина первого занятия, а потом я нашла ее плачущей в туалете. Помню книжный клуб для матерей и дочерей, в котором состояли ее бывшие коллеги и к которому мы присоединились, но так и не пришли ни на одну из встреч.

И конечно, были еще ежегодные семейные поездки со старыми друзьями отца из Йеля. Их дети были примерно одного возраста со мной. Их отцы когда-то были молодыми людьми, которые запечатлены на родительских свадебных фотографиях с мамой на плечах на танцполе. У меня остались странные, но прекрасные воспоминания о тех поездках, когда папа еще был жив, похожие на фрагменты калейдоскопа, –  например, как меня с другими детьми завернули в одно огромное яркое полосатое полотенце, как нам было уютно в нем и как мы уснули все вместе прямо на песке. Как чья-то мама мажет мне нос кремом от загара.

После его смерти они продолжали каждый год приглашать нас. Каждый год мама упоминала эту поездку, а я не смела надеяться. Каждый год проходили дни между Рождеством и Новым годом, а мы оставались дома. Не знаю, почему они продолжали держать с нами связь, когда она так долго игнорировала их. Или им просто было очень жаль нас, или узы братства, сформировавшегося в общежитии во время первого курса папиной учебы в университете, были настолько крепким, что даже смерть не могла разорвать их –  они соединили семьи и поколения. Когда мне было тринадцать, приглашение как раз совпало с ее очередным хаотичным приступом энергии, и вот, после пяти лет социальной изоляции, мы отправились с ними на острова Теркс и Кайкос. Если вкратце, поездка прошла не очень удачно.

Мама поправляет пояс на халате и отходит от меня, пятясь к лестнице.

– Ладно уж, иди веселись, маленькая нахалка, –  говорит она.

Я выхожу из дома и сразу же проверяю телефон. Новое сообщение от Кэплана:

Не убивай меня, но я пришел пораньше, чтобы помочь с подготовкой.

Я начинаю печатать, но останавливаюсь. Мы хотели прийти к Холлис вместе. Конечно, это правильно и резонно, что он пришел пораньше на вечеринку по случаю дня рождения своей девушки. И, конечно, это неправильно и глупо, что я не могу пойти на вечеринку без него –  да что уж, я даже в комнату без него зайти не могу. Я пинаю бордюр. Пинок отдается болью. Я сажусь и хватаюсь за ногу, на глаза наворачиваются слезы. Я накрасила их маминой тушью, на мне сарафан, купленный в десятом классе, и я чувствую себя дурой. От Кэплана приходит еще одно сообщение:

Не смей отмазываться, я приду за тобой