Есаул Мартынов Вячеслав Нескоромных

Вячеслав Нескоромных

Посвящается 170-летию отражения нападения

англо-французской эскадры на Петропавловск

ЕСАУЛ МАРТЫНОВ

Петропавловск

На полуостров пришло, наконец, неспешно набирающее тепло лето и сопки курчавились сплошной зеленью склонов. Яркая листва после долгой снежной зимы радовала солдат гарнизона, утомленных ветрами и шквалами камчатской пурги. Во время долгой зимы мир вокруг превращался в бесконечную череду снежных полуокружностей, укрывших сопки, дома и прибрежные скалы. Под снегом были упрятаны склоненные до земли кусты, кедровый стланик и березки, а обильные растительностью сопки выглядели огромными набухшими снегом холмами, готовые вот-вот разрядиться стремительной лавиной. Снег языками свисал с крыш домов и портовых складов, устилал берег, и только неспокойное море с обломками льдин без устали расчищало прибрежные камни и гальку, омывало покрытые льдом скалы, раскачивало баркасы у причала. Море не отдыхало, море дышало, словно огромный кит, пуская фонтаны, волнуя стихию своими необъятными массой, размерами.

Весна пришла вразвалочку – неспешно: яркие солнечные дни сменялись тугим с моря ветром и злой, колючей, на исходе зимы, пургой. Кристаллы льда, подзабыв о своей зимней пушистости и неге, долетали с небес до земли, успев растаять и вновь замерзнуть, и впивались в живую плоть больно, шлифуя мир, словно наждак. Тяжелый мокрый снег лепил на стенах домов, стволах свои причуды, копился, смерзаясь на ветвях деревьев, сгибая и нещадно ломая их.

Голубоватый, искрящийся зимний снег темнел, насыщаясь влагой, снежные горы день ото дня неспешно оседали, как вдруг полетели с сопок ручьи, и скоро, как не казалось это удивительным, проглянула земля, тут же озеленив склоны.

Среди зелени появились и первые полезные для истосковавшихся за зиму без свежих овощей людей дары камчатской природы: черемша и курчавые отростки папоротника, яркая, совсем еще не жгучая крапива, нежные побеги кедрового стланика. Солдатский рацион был не столько скуден, как однообразен: рыба да икра с краюшкой черного ржаного хлеба, изредка какой-никакой разносол: то слежавшаяся в бочонках квашеная капуста, то уставшая от ожидания своей очереди к обеденному столу селедка.

У казармы на склоне Красной сопки на длинной лавке вдоль стены склада сидели и грелись служивые. Солнце царило на небосклоне, одаряя уставших от зимы людей, оказавшихся на краю Отечества. Перед солдатами раскинулась, словно открытая книга с серебрящимися под солнцем строками гребней волны Авачинская бухта, укрытая со всех сторон скалистыми берегами – черными островерхими отрогами падающих в глубину неспокойных вод базальтами. У ближнего берега портового «закутка» тянулся выстроенный из черных истертых бортами кораблей бревен причал с подвязанным ботом и парой шлюпок, а на противоположной его стороне, отделенной от основной бухты, высилась оконечность Никольской сопки и через плоский пологий к морю перешеек, как продолжение первой сопка Сигнальная. Слева, удачно прикрывая вход в «закуток», тянулась темная, из вулканического песка и галечника, коса, поименованная Кошкой.

Молодые солдаты, прибывшие в военный городок в прошлогоднюю навигацию, пережившие обильную снежную зиму, расстегнув шинели и тугие вороты мундиров, с наслаждением подставляли солнцу бледные свои лица, ребячьи шеи со скромными православными крестиками на тесьме. Некоторые солдатики прикорнули в неге, уютно устроившись на травке, подстелив шинельку и скинув тесные сапоги. Солдатская обувка, свесила голенища в поклоне и стояла в сторонке, укрытая истертыми портянками, словно загулявшие девки платками.

Авачинская бухта была нынче спокойна, и только всполохи прибоя у прибрежных скал да парящие у берега чайки оживляли картину. В отдалении высились горные кручи: Корякский и Авачинский вулканы, еще не освободившиеся от снега «взрывали» пейзаж из раскинувшихся вширь и глубину покатых сопок. Вулкан Корякский, подсвеченный солнцем, ровным конусом подпирал зацепившийся за вершины белесую тучу, похожую на папаху и башлык скачущего по небу кавказца.

Семен Гладков и Гаврила Окунев прибыли на Камчатку из Сибири, где служили поначалу в Иркутске. Взрослые уже мужики служили пятый год, а последний провели в гарнизоне Петропавловска. Солдаты-земляки сидели на лавке и разбирали добытый утром в ближнем лесу папоротник, чтобы отнести на камбуз коку для приготовления зелени. Тут же лежала и собранная черемша, которую солдаты ели с припасенным еще с обеда хлебом. К Семену и Гавриле подходили солдатики-сослуживцы и угощались черемшой, а те, ощущая себя хозяевами-добытчиками, торговались, выпрашивая табачок.

− После зимы-то как хочется зелененьким похрустеть, − шутил Семен, щурясь на солнце и раздавая дикий лук.

− Спасение от цинги, – сказывал лекарь, – отвечал ему степенно Гаврила, явно набивая цену товару, рассчитывая разжиться запасом табака впрок.

Солдаты, получив увязанный пучок лесного лука, тут же тыкали черемшой в крупную соль, поданную в туеске из бересты кем-то из запасливых служивых, и с удовольствием хрустели зеленью, посмеиваясь, ‒ тащить табачок не спешили.

− Глянько, братцы! Никак к нам кто-то зашел в бухту. Наши, однако! – раздался совсем мальчишеский возглас молодого солдатика, возлежавшего на травке. Все, разместившиеся у казармы, стали всматриваться на акваторию бухты, где у скал, именуемых местными «Три брата», появился корабль под парусами с развивающимся Андреевским флагом.

− Наш − точно! Флаг-то видишь? Стяг морской, российский! Айда, ребятушки! Айда, служивые, на пристань! Глянем, кто к нам пожаловал!

Приход боевого фрегата из России был большим событием для небольшого, всего-то в две сотни солдат гарнизона. Служивые, натянув наспех сапоги, на ходу застегивая тесные мундиры и поправляя шинели, двинулись чередом к причалу по узкой набитой с сопки тропе, чтобы увидеть прибывших моряков из далекой России.

Время между тем было тревожное: ждали вестей с большой земли о набирающей ход военной компании в акватории Черного моря. Казалось бы – так далеко от эпицентра боевых событий Петропавловск, но вездесущий флот Британии давно приглядывался к российским окраинам, пока еще слабо освоенным, но от этого еще более привлекательным для вероломных саксов. Обиженная за Наполеона на Россию Франция взялась помогать «Владычице морей» и тянулась за ней из последних своих морских сил, отрядив и флот, дабы урвать-таки часть от увесистого «пирога» военной добычи.

Русская армия после угроз со стороны Турции вступила в Бессарабию, а флот без раскачки высадился десантом в Поти и Кутаиси. В ноябре разгорелись первые сражения на море. Русский флот разнес в пух и прах флот султана и засыпал побережье залива у Синопа обгорелыми обломками кораблей турецкого флота. Адмиралу Осман-паше, сдавшемуся Павлу Нахимову, было нечем оправдаться перед Его Святейшеством Султаном Османской Империи Абдул-Меджидом. Разгром был полный: при равенстве морских сил, при значительной огневой поддержке береговых батарей турецкой крепости, турки снова не сдержали натиска русских.

Как написали дипломаты – «Синопский гром» прокатился по всей Европе.

В Авачинскую бухту вошел потрепанный ветрами и шквалами после долгого плавания фрегат «Аврора» под Андреевским флагом. Переход из Кронштадта на Камчатку фрегат одолел за сто девяносто восемь дней плавания под парусами. Самый длительный переход от побережья Южной Америки из Кальяо в Петропавловск, в девять тысяч миль без захода в порты, был исполнен в рекордно короткий срок, – за два месяца и шесть дней.

На причале, укрытом скалистой Николаевской сопкой, в «закутке, в кладовке», − как говаривали местные, ждали уже фрегат: на берегу и на причале собрались практически все жители небольшого поселения, именуемого, тем не менее, городом. Вышли и сонные музыканты с медными мятыми трубами и барабаном. Толкались тут солдаты гарнизона, жители, занятые промыслом да охотой, подтянулось и начальство во главе с военным губернатором Василием Завойко. В мундире генерала, при шпаге, что называется «при параде», Завойко вглядывался через подзорную трубу на фрегат и, отметив, что-то интересное тут же делился впечатлением от увиденного с окружением и помощниками, которые теснились рядком и слушали с вниманием Василия Степановича, кивали головами.

Есть такие люди ‒ крепыши: при сухощавости внешней, низкорослости, на земле стоят, словно отлитые из тяжелого металла. По земле идут основательно, часто широко расставляя ноги, словно ждут нежданного шквала, стремительного шторма. Думаешь, глядя на такие самородки, ‒ вышел бы из него шкипер бедовой шхуны, землепроходец и не ошибешься: таковы мореходы, ‒ ходят по морям, но крепко стоят и на суше. Может это от того, что морская качка неспокойного зыбкого континента развивает способность быть всегда устойчивым и воспринимать спокойно и уходящую из-под ног палубу, и перемену погоды и решительные шквалы ветра, укладывающие судно своим напором на борт так, что все брошенное, а от того ненужное, ту же смывается неугомонной волной.

Таков был Завойко – крепкий человек, обогнувший планету по морям и океанам, возмужавший в походах, баталиях и в созидательной работе, подвижный, но основательно стоящий на земле, как на постоянно качающейся палубе своего корабля.