сквозь носок его омерзительный
зеленый мизинец пророс
(лучше бы вовсе бос!)
Сексуальное нечто бубнит под нос,
напевает,
и нежной рукой по кнопочке
раз – де – ва – ет.
И вот уже где-то в ногах
замирает.

Ящик роддома

-1-
Услышала сука: зародыш пищал,
кривя полосатую рожицу,
он ушки на темя вострил и пинал
куда-то меж ребер под кожицу.
Наверно, можно, бояться
век выворота наоборот,
или  проблему, что  мимо
горшка этот даун нальет.
Адсорбции нож бесполезен -
молвою предотвращен,
и в мебельном хлорвиниле
не сможет напакостить он.
-2-
Лишь бы в клинике не сорваться —
зеркалом светят органы,
думаешь, он единственный, кто
споткнулся об зад твой порванный?
Не любила, не прижимала к груди,
матку вырвала вместе с инстинктом.
В поднебесные дали  гляди,
утягченные солнечным сфинктером.
Родила младенчика своего,
бросила в ящик роддома —
будет ручки к тебе тянуть
всю жизнь
из дыр космического содома.

Существо

(из записок, найденных среди обломков НЛО)

– 1-

В  точке  А – совпадают  глаза,

в  точке В –  расцветает  пупок,

конечности – плавный  разрез

вдоль  симметричного  туловища.

Пульс   подчиняется  взгляду,

равному  скорости  света,

мозг подчиняется  звуку

на  уровне  биоволн.

–2-

В  стадии  размножения он  сдирает  с себя  кожу,

становится  беззащитен, кровь  отходит  из  мозгов,

мозжечок его обнажается, содрогается тело в конвульсиях,

передаются импульсы в каждый клокочущий нерв.

И  обнажаются   зубы, и прорастают  щупальца,

и тянется  он когтями  к лохматой  самке  своей,

сдирает  с нее  шкуру, впивается  в тело  зубами,

в экстазе она замирает, закатывая глаза.

От  трения  тел  и  аур эфир  заполняют помехи,

и у него – стоны, и у нее – дрожь.

Потом  они  расползаются, влезают в  свои шкуры,

вытягивают  губы и  произносят: «П – О – К – А …»

Затявканный подъезд

«Самые веселые в городе – собаки…»

Самые веселые в городе – собаки.
У них сегодня свадьба, и суета и визг,
они совсем забыли про мусорные баки,
где пули живодера, где жуткий страх и риск.
И кубарем несутся, поют и веселятся,
молоденькую самку целуют вшестером.
А люди  очень хмурятся, а люди матерятся
и разгоняют свору кто – палкой, кто- пинком.
И только очень старый, одноногий нищий,
бездомный побирушка, пропойца и брюзга,
вслед радостному лаю и хлопает, и свищет.
И распускает листья кленовая нога.

«Затявканный подъезд…»

Затявканный подъезд,
затоптанный газон,
старух больных насест,
нацелен на циклон.
Сидят, как зубы в ряд,
больные да корявые,
сидят, глядят, свербят
виски мои кудрявые.

«За стенкой скрипят слабоумные люди…»

За стенкой скрипят слабоумные люди,
жуют, рефлексируя в ритме червей,
и мылят под душем чулочные груди
в предчувствии томных страстей.
Пока не замылят подмышек зловонье,
пока сало бедер мочалка дотрет,
молчание в мире, как в телефоне,
которому  плюнули  в рот.
Лишь вечер грядет – и задвижутся нервы
потоком изжеванных скошенных лиц,
здесь тот победит, кто окажется первым
на финише спермочастиц.

«Племя черных ворон …»

Племя черных ворон —
эти черные гладиолусы,
не умирающие на снегу,
потрошат пепел, стружку и волосы,
паклю, веники и фольгу.
Вдруг – разумное вопросительное
подозрительное и мнительное:"Как?"
А потом обреченное: "Мрак!" -
И удирают, удирают черные
бархатные проворные,
рожденные от дыхания дьявола,
предвозвестники смерти.
Схватила одна, покарябала
испорченной луковки четверть.
А этот – не в шлемы крови -
вкогтился в хвостик моркови.
Что ж вы за мною скачете?
Что в мыслях бездонных прячете?
То ль голодны, попрошайки,
то ли  разбойные шайки.
Говорят, разоряете гнезда,
говорят, очи вырвали звездам,
говорят, к смерти – карканье в ночь.
Прочь от меня, проклятые, прочь!
А один, такой старый, больной,