Эротоманка. Все о любви Ноэми Норд
© Ноэми Норд, 2018
ISBN 978-5-4490-0938-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Высокая волна
«Мы дети волн, мы дети слов…»
Мы дети волн, мы дети слов,
нас надышали, наговорили,
напели, в музыку погрузили,
и вынули из колыбели миров.
И с тех пор мы качаемся
в такт этот, в ритм,
на слова спешим, поцелуи,
сами волны свои создаем – говорим,
сами волны уже, сами – струи.
«Цель художника – уловить взгляд…»
Цель художника – уловить взгляд,
интонацию веры и страсти,
а потом – пусть велят, запрещают, казнят
все вселенские пытки и власти.
Это чудо – от нежного легкого «чуть»,
эти возгласы не умильны.
На коленях полмира: «Бис!», «Браво!» и «Будь!»
А другие полмира – бессильны.
Цунами
Моли – не моли, проси – не проси,
море слез – срез хрустальный вдыхаю,
до боли вдыхаю, до рези в груди,
замираю, не выдыхаю —
не дышу – не дышу – храню – последний миг —
последний раз – последний лед – волны и волны —
не дышу – не дышу – не дышу – только б ни крик,
ни рев – ни шторм – не в час, плачем полный.
Я и ты. И цунами.
Гляди! Там – гляди!
За мгновенье до черной смертельной волны,
что горой вознесется, как диво,
что сметет, унесет, навсегда разлучит:
– Посмотри, дорогой, как красиво!
«Искусство – тоннель сверхскоростной…»
Искусство – тоннель сверхскоростной
между временами:
вытянуть из прошлого
охапку с цветами
или снежинку на углях изобразить.
Или кусочек охры так изогнуть,
что искривится пространство,
вспять повернет время,
и девочка со скорбными глазами
младенчика протянет в каждый дом.
И на коленях все.
И мир спасен.
«Лунный лик расщепился в мазках…»
Лунный лик расщепился в мазках,
и краска с периодом полураспада
бежит, как черная автострада
по зарослям в соловьиных глазах.
И нету сил акварель эту смыть
с душ, с лиц, с ямочки подбородка,
полизать эту мочку, уши краской залить,
словно глину отмыть с самородка.
Сколько б ни было черного на лазури морской,
сколько б серого ни прикипело —
вдруг увидятся слезы на ладони мужской,
значит вовсе не в красках дело.
«Над тобой – голубая река…»
Над тобой – голубая река,
лапы лилий и водокрас,
три синхронных форели враз
изгибают на солнце бока.
И еще три, нагие, гибкие,
в белокурых волнах волос.
Как силен рук прозрачных разброс,
рассекающий заросли зыбкие!
Черной лодки, как туча, дно
и весла музыкальные капли,
да две тоненьких рыбки – сабли
сквозь твое, осминожье, пятно.
«Браво!», «Бис!» – унесут примадонну…»
«Браво!», «Бис!» – унесут примадонну
ураганной безумной волной.
О, любовь к танцу, музыке, стону!
Повторись, не спеши, постой!
Пусть все мы в сапогах и кроссовках —
неразрывны с желанием «Я!»
Я могу также звонко и ловко.
Я могу, и душа моя.
Нет пределов любви человечьей
стрункой тоненькой в рампах дрожать.
Повтори эти руки и плечи!
Повтори этот жест – не смолчать!
И летит в ураганном восторге,
в восхищенных влюбленных глазах.
И душа чья-то – пламя в реторте,
повторит каждый призрачный взмах.
«Ну зачем – почему – эта боль – этот взгляд…»
Ну зачем – почему – эта боль – этот взгляд,
эта кровь – эта адова мука —
этот пламенный страх – этот выпитый яд,
эхо вечного страшного стука.
Этот стук – этот стон – этот крик – этот вопль,
этот гвоздь – он в мозгу – он – навеки,
и дележ палача: «Забери это – твой».
Пекла реки и крови реки.
Этот стук – этот ритм – этот шаг – этот взмах,
эта черная наша судьбина —
эта бездна – обрыв, этот крест – этот крах —
это – плачет в ногах Магдолина.
Даная
«Замри, как лилия в предчувствии шмеля, …»
Замри, как лилия в предчувствии шмеля,
отдай лучам – зрачки, ресницы – дуновенью,
сплетает струи трав вечерняя земля,
закат подобен страсти пробужденью.
Как яростна атака рта, колен,
как беспощаден вечный зов из рая,
вонзивший дрожь души в корней кровавый тлен,
стыдливость и молитвы презирая.
И не противься ужасу тоски,
когда закончится безумная атака:
в росе и в семени и ноги, и виски,
и звездный свет, струящийся из мрака.
«Не будите. Пусть нежится ветер…»
Не будите. Пусть нежится ветер
на больной узкогубой листве,
и некруто хоронятся плечи
в черных кочках и травах.
Чуть свет.
И припухли осиные гнезда,
и роса дозревает в кустах.
И запуталась таволга в звездах.
И запутались руки в руках.
«Качнулось небо высоко над нами …»
Качнулось небо высоко над нами —
уже не легкими – а жабрами дыша,
уже не ребрами – а сорока руками
притянется к душе душа.
Нет тела у любви, и все не безобразно,
хочу быть каждой клеточкой твоей,
вне времени блуждать и путать ежечасно
эпоху гениев с эпохой дикарей.
«Золотой луч разобьется об солнечные колени …»
Золотой луч разобьется об солнечные колени —
лист медленно-медленно падает, синтез и завязей шок.
Не мальва в разрезе – рукам приходится разглаживать,
пленительный и упругий запоминать объем
В нем есть все для цепных реакций,
от рук в нем рождаются руки, от глаз – глаза и глаза,
и это необратимо – не перекрутишь ролик,
на языке таблетка. Поздно: не пей.
Медузы
А я говорю тебе: ног не отмыть от песка —
за тем поворотом ползет беспросветная дюна.
Ракушки в карманы? Лезть в волны за ними – тоска,
медузы неслышно бряцают в приливе
на порванных струнах.
Им что? – Лишь бы ядом больнее хлестнуть по душе,
испуганным криком пронзить пустоту океанов.
Ты плачешь, малыш, постигая в большом мираже,
продажную радугу жалких волшебных обманов.
В дешевом борделе
* * *
В дешевом борделе, где запах румяных старух,
где звонкие чибисы пучат глаза сквозь решетки,
там воздух закашленный духом прогнившим протух,
и талии томные ждут восхитительной плетки.
Кальян, как змею, приласкала хозяйки рука,
соль дыма напомнил звенящие дали,
где в узкой ладье умещалось солдат пол полка,
и сквозь пеньюар телеса до костей полыхали.
В дешевом борделе фонтаны бордо и шампань
забрызгали стены, шиньоны, подолы.
– Входи, морячок! Не грусти! Щедрым спонсором стань.
Здесь ждут тебя ласки и Китти, и Мэри и Олы.
«Салаги! Вам женщин сегодня не хватит…»
Салаги! Вам женщин сегодня не хватит.
Всем кубриком к шлюхам спешим,
нас ждут папуаски, венгерки, славянки
и томных кальянов дым.
Вперед, кавалеры, дерзайте, хватайте
за талии пламенных шлюх,
безжалостно рожами в думки бросайте —
пусть вьется над палубой пух!
О, море лихое! О, пенные песни!
О, качка матрасов и волн!
Полгода вне дома, хоть лопни, хоть тресни,
лишь кончишь – и заново полн.
«Черт – бери! Бес – в ребро! Дьявол – пой!..»
Черт – бери! Бес – в ребро! Дьявол – пой!
Мать – ядрена – матрена – за мной!
Закрути – загуди – забодай вас комар —
заряди золотой портсигар!
Друг, крупье, погоди, оглянись!
Знай, что злато – засохшая слизь
из руки подлеца, из руки мертвеца,
из больных и замученных слез.
Черт – бери! Бес – в ребро! Дьявол – в пах!
Разве это – пальба – тарарах!
Мать – ядрена – матрена лежит,
а крупье то ли шит, то ли крыт.
Черт – дери! Дьявол, пей! Снова пас!
Кому – в рот, кому – в дых, кому – в глаз!
Мать ядрена – матрена – прощай!
Забодай вас комар,
забодай вас комар,
забодай вас комар,
забодай!
«Четыре нюарные дамы…»
Четыре нюарные дамы
подолы не в силах сдержать:
кружатся под барабаны
бутыли, столы и кровать.
Тот – полон, тот – лыс, тот – зануда,
но с каждым приятна кадриль.
Не важно, что бьется посуда,
фонтан извергает бутыль,
лишь хохот – во влагу бокала
окрасятся краешки губ,
текучие ноты вокала
по юбкам огнем пробегут.
Сегодня очкастую целку
все пятеро выклюют в зад,
коза некрасивая завтра
прикинет безумный наряд,
затопчет дремучие линзы.
Как скучно глазеть в окно,
занудой прослыть, ботаничкой
под тридцать смешно и грешно.
А Китти! Кудрявая Китти
умеет себя подать —
так гвоздиком режет по нервам
стеклянным, что слез не сдержать.
Все продано – аж до ребер
последний бутончик завял,
мадеры бокал последний
зачахнет среди одеял,.
и в сон, в дурь замызганной гари,
среди серпантинных змей,
оплетших бордельный виварий
восторгом заезжих друзей.
«Захожу в кафе гладиаторов …»
Захожу в кафе гладиаторов —
море страстей!
Адреналин экватора
под хвостами русалок – блядей.
В море хмельной химеры
запросто не увлечь,
лезвием гордой секиры
смету взгляды липкие с плеч.
Факи ваши, ухмылки не вышки,
прямо в лоб – не расстрел,
обожаю в такие минуты
роковой беспредел,
чтоб в запредельность проклятую,
как в раковину дышать,
моря волну толстопятую
на серфинге обгонять.
Месть шлюх
Где длинные волны не замкнуты в трели цикад,
где маленький парус безумная буря стирает,
там чокнутый книжник очки потерял и навряд
найдет их в продутом штормами обветренном крае.
Он будет по заводи сонной напрасно блуждать
и пальцы совать под каменья в клешни и чужие заначки,
и будут русалки шальные над ним хохотать
в предчувствии скорой мучительной муторной качки.
Волна уже близко, решительна гиблая мгла,
слепец не заметит сплошной глухоты наваждения.
Шнурок и кусачки в кармане… Да только добыча ушла,
сбежала, вопя о высокой волны приближении.
Он слеп, злой душитель русалок, насмешливых шлюх.
Он здесь утопил и Лили, и Жоан, и Терезу.
Волна уже близко. Сметая прощения дух,
подрежет кроваво и выскребет по волнорезу.
«Русалка хохочет…»
Русалка хохочет,
колеблются жабры
вонючих сардин.
А наш капитан
вмутной заводи пьет
гремучий мартини,
погоду повежливей ждет.
«В море добавлю слезинку…»
В море добавлю слезинку:
– Пока! – и нет моряка.
Но за волной твоей длинной
я побегу, легка.
И невдомек, неопознан
бег за высокой кормой,
как безнадежно и поздно,
заспанно – мчусь за тобой.
Три любви моряка Джузеппе
– 1-
Рыбачка с глазами-волнами,
