Веве поскользнулся и чуть не упал, Надя еле удержала его и себя. По центру улицы в грязюке продиралась тяжелая военная машина, и улица еще долго колыхалась жидкими волнами. Надя была мрачнее тучи… мы позволим себе, читатель, называть героиню двумя именами.

Ей дико слышать поэтический монолог несчастного Веве в сраном Козельске, который она не любит за все: за жалкий ресторан «Огонек», за руины церкви, что рядом с музеем, за музей размером с комнату, за вековечную грязь, за то, что воздух прогрет горячим духом хлебопекарного завода, за то, что хлеб возят прямо в грузовиках, где на брезент в кузов свалят буханки, за то, наконец, что на весь город один приличный человек – Веве, да и тот чокнутый. Особенно сегодня: щеки в пунцовых пощечинах коньяка, глаза полны слез.

– А зачем звезде нужна талия? Не соблазнять, нет! Это знак того, что все движения женщины идеально совпадают с ее внутренним чувством. Грация увеличивает силу прекрасного. Но все решает последнее условие – голос. Три! Это должен быть голос от всего сердца. Сколько богинь убило звуковое кино, выставив напоказ их пустые претензии. Голоса не хватило даже Грете Гарбо. Только у Френсис Фармер и Мэрилин Монро голос делал красоту ну совершенно неотразимой. И все это было у Лизы Ивановны. И что же! – Веве вытер слезы. – Ей приспичило родиться в провинции, а юность угодила на войну. Она жаждала самостоятельности и рано вышла замуж. Ее первый муж авиатехник Бойцов не понял, какое сокровище досталось ему. Мужу только льстило, что она нравилась другим. Он ни разу не подумал о том, кто она? Муж решил, что она будет бабой, как все. И в стирках Лиза погубила замечательной красоты руки, пальцы свои, которые достойны держать самого младенца Иисуса! А ведь были попытки вытащить ее на небеса. Были! Она рассказывала, как в начале пятидесятых ее осаждали подозрительные типы. Они представлялись режиссерами и ассистентами. Она не верила. Увы, это именно были режиссеры и ассистенты. Ее манили в «Карнавальную ночь». Звали в театр. Дилетантку! Хоть на одну рольку, пожалуйста. Наконец Лиза растерялась и задумалась всерьез о себе. И что же? – по щекам Веве опять двинулись пьяные слезы. – Она уже бросила своего глупого авиатехника Бойцова и вышла замуж за твоего отца. За этого бабника болгарина! И носила тебя!

– Ты ревнуешь, Веве.

– Нет! Я протестую. Протестую против этой грязи. Против того, что человек машинально унижен! Против того, что на улице нет фонарей. А-а! Гады! Гады! – заорал Скирмунт, но Надя зажала пьяный рот рукой в красной перчатке. – Хрр… – хрипел тот.

– Дай слово, что не будешь орать.

Веве кивнул.

– А ты что здесь делаешь? – спросил он совсем спокойно. Путники подошли к шлагбауму. Горел красный сигнал. Приближался поезд. Железная дорога Тула – Смоленск шла прямо через Козельск, разрезая огороды и улицы.

– Я не понимаю вас, – сказала Надя как можно надменней, и это у нее получилось.

– Что ты здесь делаешь, объясни? Что ты про себя понимаешь? Кто ты такая?

– Я учусь, – растерялась Надя.

За шлагбаумом катил длинный грузовой состав, везли новую военную технику в чехлах под охраной солдат, с прожекторами на открытых платформах.

Они молчали до тех пор, пока состав не прошел. Перекрикивать его грохот бесполезно. Когда шлагбаум был поднят, Скирмунт продолжил свой натиск.

– Это я знаю. Ты учишься в местном медучилище, чтобы потом героически подсовывать под больных калоприемники.

– Фу!

– О, уничтожить себя. На это у тебя сил хватит. Проклятая жертвенность русской бабы. Так вот, Надин. Запомни, что я тебе скажу. Ты – тоже звезда! Ты слишком хороша для Мухосранска. Мухосранск тебя погубит. И не суди о себе по словам твоих подлых подружек. Подлых не по природе души, а по низости чувств. Все твои Машки, Сашки, во-первых, безмозглы, во-вторых, исполнены тайной зависти. А мамка твоя просто боится тебя отпускать. И ничего не бойся. Ты выше всех на тридцать три головы. Ты необычайно умна. Хороша. Чертовски оригинальна. Ты можешь понимать истинные намерения людей, и тебе будет легко. У тебя колоссальная интуиция. Ты даже знаешь, когда я умру и каким образом.