Мамочка, я тоже еще жив, жив, жив…

Провинциалке Наде Навратиловой никто и никогда не говорил, что она не как все. Она знала про себя только то, что да, я не красавица, хотя во мне что-то есть, да, я обладаю шармом, хотя у меня асимметричное лицо и уши на разной высоте… Дальше таких вот комично пренебрежительных оценок своей внешности она никогда не шла. И вдруг – бац! На 21-м году жизни ей было сказано, что она тоже звезда. И сказано сие было не мельком, как записной комплимент, а подробно и угрюмо, и даже было потребовано от нее, не без отчаянья – ну и ну! – соответствовать тому, что Бог дал.

В тот гадский мартовский воскресный вечер к матери в третий раз сватался железнодорожный инженер Викентий Викентьевич Скирмунт, и в третий раз она ему отказала. И уже навсегда. «Хм… и на что только надеялся этот нездоровый стареющий человек, который, наверное, матери в отцы годится, а никак не в мужья», – бессовестно думала Надя. Он пришел в новом светлом костюме, с бутылкой марочного коньяка, которую почти что сам и выпил – мать только клюнула разок из рюмки – и порядочно захмелел. Мать не пьянела, а мерзла. Кутаясь в шаль, кусала в досаде губы: Скирмунт сделал свидетелями своего унижения ее двух дочерей, старшую Надю и младшую Любу. Наконец бутылка опустела. Мать велела Наде проводить Викентия Викентьевича, которого та звала просто Веве, чтобы не ломать язык чудным именем. Так вот, подхватив Веве под руку, она тащила этого грузного пьяного человека по бесконечно темной Большой Советской в сторону вокзала, где Веве жил в доме железнодорожников. Грязь под ногами ужасная, жидкая, липкая, какая бывает только весной и осенью в русской провинции, в Козельске. Надя надела плащ, сапоги, модную мужскую шляпу. Веве в легоньком габардиновом пальтишке черпал черную кашу своими лаковыми выходными ботиночками. Он был в отчаянии, словно страстный юноша, и Надю смешила его тоска, у которой как бы не было никаких прав. Разве лысеющий человек с животиком может сгорать от любви, как Ромео?

– Королева, – бормотал Веве в нервном полубеспамятстве. – Елизавета Ивановна – королева. Нам всем повезло на такую женщину. Всей стране повезло на такое лицо. И что же? Страна ее не заметила, дурища. Елизавета Ивановна могла стать кинозвездой в мировом масштабе! Еще в тридцатые годы народ охватила тоска по женскому идеалу. В Европе он был, но его не узнали в лицо. Камилла Хорн – Маргарита из фильма Мурнау. У нас пьедестал заняла Любовь Орлова. Не Люба Орлова, именно Любовь. Но оставались свободны вакансии Веры и Надежды. Любовь Орлова была строптива, горда и чопорна. Ее спасала чудная улыбка. Но глаза были холодны. Она редко моргала.

– Ты так говоришь, словно ее знал, – перебила Надя пьянцовскую речь. Веве сам настоял, чтобы ему говорили «ты».

– Да, Надин, я ее знал!

Надин! Ее еще никто так не называл. И что-то при таком французском наклоне русского имени в душе Наденьки Навратиловой встрепенулось и привстало на цыпочки, как будто она впервые услышала голос с неба:

На-ди-и-н…

– Ты загадочный человек, – она пыталась иронизировать и одновременно обойти пятно агатовой жижи. Но, увы, ирония и лужи две вещи несовместные, как гений и злодейство.

– Да, я загадочен. Я вообще не отсюда. Я с Марса. – На апрельском ветерке Веве начал трезветь. – Нам, славянам, нужен бриллиант чистейшей воды. Идеальная звезда. Недосягаемая, типа немки Марлен Дитрих, но только насквозь русская, без прусских пружин. И рок сжалился над Россией – на свет появилась твоя мать. Юная богиня! Венера из морской пены! – Веве плакал, но голос его не сдавался. – В ней совпали три необходимых условия для русской звезды. Во-первых, она не должна быть красавицей. Красота отталкивает и пугает. Разве красива Богородица? Нет, но она прекрасна. В лице Лизы Ивановны просвечивают черты Богородицы, а Богородице чувства человеков не могут сопротивляться. Человек совершенно покорен ею. И любит свою любовь к ней. Во-вторых, она должна быть чуть-чуть полновата и иметь маленькие кисти рук. У Анны Карениной изящные кисти на полноватых руках. У нашей звезды того времени – сталинского, заметь, не могло быть идеальной французской фигуры, но должна была быть тонкая гибкая талия. Талия у Елизаветы Ивановны и сейчас божественна. А в юности ее можно было обхватить рукой. Да! Еще важны щиколотки. Только их можно без стыда показать из-за края платья.