Рой отступил от панели. Ощущение было странным – смесь опустошения и натянутого ожидания. Он сделал свое дело. Теперь оставалось ждать. Ждать вердикта. Ждать милости.

Дни, последовавшие за отправкой запроса, окрасились в особые тона. Рой ловил себя на том, что постоянно проверяет статус, хотя знал, что система уведомит его мгновенно при любом изменении. Он пытался погрузиться в другие дела: читал труды по сравнительному религиоведению, анализировал ритуалы поклонения технобогам в раннюю цифровую эпоху, даже позволил системе порекомендовать ему «оптимальный» режим отдыха – сеанс в сенсорной капсуле с имитацией леса эпохи расцвета биосферы. Но покоя не было. Его мысли постоянно возвращались к «Океании». К рифам. К риску. К этому мучительному ожиданию.

Он анализировал свое состояние. Историк религии в нем видел все классические признаки молитвенного ожидания: сосредоточенность на объекте прошения, тревожную надежду, поиск знаков, интерпретацию любых событий через призму ожидаемого решения. Он ловил себя на том, что невольно ищет «знамения». Увидел необычно яркую радугу над городом – «добрый знак!». Интерфейс слегка завис при заказе еды – «плохая примета!». Это было абсурдно. Иррационально. Но невероятно сильно.

Психолог в нем фиксировал повышенный уровень кортизола, легкую бессонницу, навязчивые мысли – классические симптомы стресса неопределенности. В мире, где «Гармония» устраняла почти все источники неопределенности, сам факт ее существования в данном контексте был мучителен. Система обеспечивала безопасность, комфорт, предсказуемость – и вот он сам, добровольно, вверг себя в состояние, которое эта самая система была призвана искоренить. Ирония не ускользала от него.

Он пытался говорить с коллегами. С Линой, биологом, чей острый ум и сдержанность ему импонировали. Они встретились в Общей Зоне Творчества – пространстве с изменяемой акустикой и светом, предназначенном для неформального обмена идеями.

«Я подал запрос на «Океанию», – сказал Рой, стараясь звучать нейтрально.

Лина подняла глаза от голографической модели клетки, которую изучала. Ее взгляд был внимательным, чуть настороженным. «Серьезный шаг. Смелый. Риски высоки».

«Да, – кивнул Рой. – Но шанс есть. Это же… настоящее».

Лина на мгновение задумалась. Ее пальцы невольно сжались. «Настоящее, – повторила она. – Да. Это редкость». Она помолчала. «Ты… уверен, что „Гармония“ одобрит? Риски…» Она не договорила, но Рой понял. Риски были не только экологическими. Риск был в самом факте санкционирования непредсказуемости.

«Я обосновал, – сказал Рой, слыша фальшь в собственном голосе. – Историческая ценность. Научный вызов. Исправление прошлого».

Лина кивнула, но в ее глазах Рой прочел не столько уверенность, сколько… сочувствие? Или предчувствие? «Надеюсь, тебе повезет, Рой. Это было бы… значимо». Но ее тон был скорее печальным, чем воодушевляющим.

Разговор с другими был еще менее обнадеживающим. Молодой инженер Торн, которого Рой мысленно уже видел в команде, взвился от энтузиазма: «Вот это да! Наконец-то что-то настоящее! Где надо голову ломать, а не ждать, когда алгоритм все разжует!» Но его порыв был тут же остужен старшим коллегой, специалистом по океаническим системам: «Торн, успокойся. „Гармония“ все просчитает. Если сочтет оптимальным, даст зеленый свет. Если нет… значит, есть веские причины. Доверяй Покровителю». Фраза «Доверяй Покровителю» прозвучала как окончательный вердикт, не требующий обсуждения.

Рой чувствовал себя все более изолированным в своем ожидании. Его «молитва» висела в цифровой бездне, и он не знал, услышана ли она, или просто обрабатывается холодной логикой, отфильтровывающей все, что не укладывается в критерии «оптимального благополучия».