Во время поездки в Бан-Наухайм Курт никак не обмолвился о том, что произошло в прошлый раз, и я тоже молчала. Я не сказала ни слова. Я была настороже наедине с ним. Я не знала, каждый раз, как он снимал руку с руля, потянет ли он ее ко мне, и о чем он вообще думал. Я должна была рассказать об этом Элвису.

Тем вечером, когда мы с Элвисом оказались наедине в его комнате, он спросил, все ли у меня в порядке.

Мой голос дрожал. Мне никак не удавалось выдавить из себя эти слова.

Когда мне наконец это удалось, Элвис словно обезумел от ярости.

– Я его убью! – закричал он. Он зашагал по комнате, проклиная Курта. Я была его малышкой, сказал Элвис, и он никогда не заходил со мной дальше поцелуев. А при этом какой-то парень, его так называемый друг, попытался меня изнасиловать. Я слушала, как он кричит, втайне испытывая облегчение от его реакции. Как я вообще могла сомневаться в Элвисе?

Элвис был так возмущен, что мне удалось успокоить его только к концу вечера. Мне удалось убедить его не рассказывать о нападении Курта моим родителям, иначе они ни за что не позволят мне больше сюда приезжать. Элвис крепко обнимал меня, будто надеясь, что это могло прогнать неприятные воспоминания. Он чувствовал себя виноватым, что из-за него я оказалась в опасной ситуации.

С того момента Курт, по сути, был вычеркнут из жизни Элвиса. Думаю, Элвис не вдавался в подробности, но Курт наверняка понял, в чем причина. После этого он практически не появлялся в их доме.

Мне стало ясно, что Элвис в друзьях искал верности. Если человек предавал его, он прекращал с ним общение.

В то время Вернон стал щеголять своими аккуратно подстриженными усами, которые, по словам Элвиса, Ди Стэнли убедила его отрастить. Наши беседы в машине были довольно поверхностными, и мне всегда казалось, что он бы с бóльшим удовольствием делал что-нибудь другое, например, проводил время с Ди, которая иногда его сопровождала.

Приезжая в дом 14 на Гетештрассе, я часто заставала Элвиса на втором этаже за изучением древнего искусства карате с тренером, или же внизу, в гостиной, где он с гордостью демонстрировал новые маневры друзьям, которые пораженно наблюдали за его освоением этого новомодного искусства.

Еще Элвис проводил много времени с полубезумным немецким массажистом, убедившим его, что он может омолаживать кожу лица с помощью своих тайных методов – дело в том, что Элвис всегда стеснялся крупных пор на своем лице. Джо Эспосито подшучивал над Элвисом, дразнил его: «Ну и что же такое особенное он делает? По-моему, ты ни капельки не меняешься». Элвис защищался: «Черт побери! Он говорит, что нужно время, чтобы увидеть результат». Вернон вклинивался в разговор: «Время? Да, наверное, достаточно времени, чтобы мы все с тобой обанкротились, с его-то ставкой. Я бы так просто ему не верил».

В центре событий в доме Элвиса всегда была его бабушка, которую он прозвал Хвостик. Он придумал это, когда ему было пять – во время детской истерики он бросил бейсбольный мяч, но тот просвистел в паре сантиметров от ее головы. Элвис пошутил: «Она так быстро вильнула, как собака хвостом». С тех пор он стал называть ее Хвостик.

Бабушка занималась хозяйством, готовила, держала все и всех под контролем. У нее была аура такого человека, который четко представляет свое предназначение в жизни; в данном случае это была забота о благополучии Элвиса. Когда мне хотелось посидеть в тишине во время тренировок Элвиса по карате, комната Хвостика была отличным укрытием. Мы с ней могли сидеть часами, она рассказывала мне о былых днях, о Глэдис и ее бесконечной любви к Элвису, о тяжелой судьбе семьи Пресли и их борьбе за выживание. Она была с Верноном и Глэдис с самого рождения Элвиса, помогая по дому, когда Глэдис была вынуждена работать, чтобы поддерживать семью. Эта сильная женщина не сдалась, когда муж бросил ее и их пятерых детей. Ей хотелось делать вид, будто она зла на Джея-Ди Пресли, но у нее было доброе сердце, и мне кажется, она и тогда по-прежнему питала к нему теплые чувства.