Он ощущал кости. Он ощущал вес – как проклятие.

На каждом вдохе лёгкие царапали изнутри. Кровь – это не поток, а гудение, неприятное, липкое, слишком тёплое.

Он пытался помнить себя – и тут же терял очертания.

Имя, суть, энергия – всё искажалось.

Земля давила. Как будто говорила: «Ты не отсюда. Не дыши здесь.»

Он закашлялся.

Настоящий кашель. Физический. Тупой, мерзкий, мокрый. Он ненавидел это.

Он слышал звуки. Но не те, к которым привык. Гул. Машины. Крики. Рекламы.

Они били по голове. Это был мир, где всё слишком громко и ничего не слышно.

Встал. Нет, поднялся – с трудом.

Тело дрожало, как впервые сотканное. Кожа мерзла, и в первый раз за столетия он почувствовал холод.

Оглянулся: улица, пыль, асфальт, воздух – загазованный, влажный, липкий.

Он был в городе.

Обычном.

Серые дома. Люди проходят мимо. Светофор мигает. Птицы на проводах.

И никто не видит, что только что в их мир вошло нечто, что жгло целые измерения.

Земля требовала дыхания.

И он подчинился.

Вкус воздуха – как ржавчина, сигареты и что-то… сладкое, чужое.

Он стоял. Среди них. Незаметный. Тяжёлый. Сломанный. Но – внутри.

Стоял на этой земле, где всё должно было быть – и не чувствовал ничего. Не осталось даже отголоска.

Он искал её через все миры, терял имена, предавал себя, и когда оказался рядом – всё исчезло.

Внутри – пусто. Настолько, что он на мгновение подумал:

а если она умерла?

а если её не было?

а если это всё было ошибкой?

Или хуже – а если она теперь… не его?

Впервые за сотни лет он ощутил настоящую потерю. Не в прошлом. Не в памяти. А сейчас. Как будто этот мир сам его отрезал от неё.

И вот он – в теле, которое болит, в мире, который кричит, среди людей, которые не видят.

Опустил голову и понял: поиск начинается заново, но теперь – в полной темноте.

Не по следу – его не было.

Не по зову – он исчез.

А по… пустоте.

Он не знал, кто она.

Он даже не знал – она ли.

Он не знал – это человек? существо? камень, цветок, ветер, ребёнок?

Он не знал даже, жива ли она сейчас.

Но он знал: что-то было, и это что-то здесь.

Он искал в лицах.

Он смотрел на прохожих – долго, слишком долго, пока они не отворачивались в тревоге.

Он искал в глазах женщин. В жестах мужчин. В криках младенцев. В улыбках бездомных.

Он заходил в дома, где никто не ждал. Он ночевал в местах, где даже крысы не жили. Он ходил по улицам, как призрак, и смотрел – внутрь.

Он искал в каждом оттенке взгляда: не дрогнет ли что-то?

Не вспомнит ли тело, что когда-то знало её?

Не отзовётся ли где-то то, что раньше звалось душой?

Он прошёл через пустыни. Там, где ветер был злым и солнце выжигало кожу, он всё равно шёл – потому что где-то вдалеке, была женщина, или ребёнок, или тень – кто-то, кого он должен был проверить.

Он пробирался сквозь льды, где мороз царапал грудь изнутри, а дыхание превращалось в шипение.

Он шёл – потому что слух дошёл, что там кто-то видел свет во тьме.

Он плыл через моря, и тонул, и выныривал, и знал, что тело его больше не вечное – но продолжал.

Он шатался по болотам, сидел часами на крышах, молчал в чужих комнатах, впитывал шум, свет, грязь и время.

И время… оно было пыткой.

Оно тянулось.

На земле всё было медленно. Секунды шевелились, как улитки. Один день казался месяцем. А год – вечностью.

Он жил уже сотню лет, и за всё это время… не продвинулся ни на шаг.

Он был сильнее многих миров. Он проходил сквозь сны, через измерения.

А здесь – он стал слабым, ничтожным.

Он болел, уставал, плакал – настоящими, мерзкими, человеческими слезами, и это злило его.